Читать онлайн «Человек из стали. Иосиф Джугашвили». Страница 13

Кто-то усмотрит противоречие в такой постановке вопроса – ведь выше я говорил о сложности и даже невозможности избежать в мемуарном деле субъективности и тенденциозности. Однако историк – это не мемуарист. Да, ему не избавиться полностью от собственных пристрастий и предубеждений. Однако всё упирается в честное признание им своей пристрастности в трактовке событий. Исследуя историческую фигуру или событие, необходимо стараться максимально избегать подгонки их под конъюнктурную, сиюминутную тенденцию. Особенно важно – искренне, продуманно, открыто выбрать и обозначить собственную методологию исследований.

Иначе говоря, именно подгонка событий, сокрытие «неудобных» фактов, оглядка на «историческую моду», не говоря о сознательном обмане, и являются фальсификацией в исторической науке.

Многие приходят к выводу о том, что оставаться бесстрастным, аполитичным, излагая исторические события, не под силу ни одному исследователю. Максимум возможной объективности можно соблюсти разве что при рассмотрении и изучении эпох многовековой, а то и многотысячелетней давности. Но даже в этих случаях история, археология, этнография остаются в числе наиболее политизированных наук. Могу лишь повторить, что во всех исследовательских случаях простительна любая политическая ориентация, однако принципиально важно не скрывать свою идеологическую и методологическую приверженность. Применительно к некоторым событиям новейшей истории это значит:

а) украинская профессура имеет право возвышать Степана Бандеру, видя в нём героя-освободителя батькивщины;

б) историки прибалтийских республик имеют право славословить эстонских, латышских и литовских ветеранов, сражавшихся на стороне Гитлера, относя их к освободителям;

в) грузинские, азербайджанские и армянские деятели имеют право осуждать установление в своих республиках советской власти, называя это аннексией и оккупацией.

Продолжать примеры можно и дальше. Однако требуется уточнить:

Обладая несомненным правом на такую точку зрения, её сторонники автоматически лишаются другого права – рядиться в тогу демократии, плюрализма, гласности. Им необходимо честно признаться в своей приверженности диктаторской, шовинистической и даже откровенно фашисткой идеологии. Ведь сталинская историческая наука не хитрила, не изворачивалась и честно признавала свою приверженность диктатуре пролетариата, интернационализму, идеологии на базе марксизма-ленинизма.

Как бы то ни было, свидетельства людей, стоявших у истоков победного марша первого в мире социалистического государства, а затем у руля управления им, дорогого стоят. Кандид Несторович Чарквиани – первый секретарь Центрального Комитета Компартии Грузии с 1938 по 1952 годы был одним из таких управленцев. Не без грехов, но трудолюбивый, трудоспособный и трудоуспешный. Высокая должность и её весьма ответственный, я бы даже сказал, судьбоносный для страны временной период говорят о том, что он был посвящён в важные события, происходившие в коридорах власти. В кремлёвских коридорах включительно.

Становящиеся отныне достоянием русского читателя воспоминания Кандида Чарквиани записаны при его жизни в виде интервью. Он в домашней обстановке давал их своему сыну – Геле Чарквиани, начиная с конца восьмидесятых годов прошлого столетия. Сын задавал вопросы, отец отвечал на них – иногда лаконично, иногда пространно. Беседы в основном фиксировались аудиосредствами. Но есть и видеозаписи.

Вероятно, дополнительным стимулом к тому, чтобы запечатлеть «свидетельские показания» К.Чарквиани, послужило, откровенно говоря, наступление трагических времён. Ведь в ту пору в стране вовсю бушевала горбачёвская перестройка и всех захлестнула лавина чудовищной дезинформации. Особенно – в отношении коммунистов и лично Сталина.

Многочисленные беседы сына с отцом рисуют сложную и многообразную палитру политической, экономической и культурной жизни страны, коллизии той эпохи, портреты различных деятелей.

К сожалению, либерально-демократические установки Чарквиани-младшего наложили отпечаток на характер задаваемых вопросов. Своей любви к либерально-демократическим ценностям Г. Чарквиани не скрывает, что делает ему честь. Но, на мой взгляд, они не только не вяжутся с темами, разбираемыми в книге, но и отразились в бессмысленности и беспомощности ряда формулировок и предположений интервьюера.

Диссонирующим элементом является также его дань националистическому уклону. Как ни грустно сознавать, но националистическим комплексам, спровоцированным сначала десталинизацией, а в конце – перестройкой, оказались наиболее подвержены круги советской интеллигенции. Одновременно они генерировали соответствующие нездоровые идеи, которые, надо признать, превалируют в психологии значительного числа жителей некогда единого государства. Во внутренней жизни ряда постсоветских республик перечисленные идеи и уклон приобрели параноидальные и карикатурные черты.

В этой связи ответы Чарквиани-старшего обретают особую остроту и злободневность. Нельзя не заметить его приверженность интернационализму, но одновременно ему свойственны глубокие патриотические чувства.

Надо сказать, что ни Васадзе, ни Чиковани не обошли стороной чувствительные политические моменты нашего прошлого. Но, удивительное дело, их произведения не умаляют, а подкрепляют поистине выдающиеся заслуги И.В.Сталина в развитии страны. А значит, наносят удар по мошенникам от истории, которые, в позднесоветское и постсоветское время, выполняя заказ власть предержащих, принижали и принижают эти заслуги.

Чарквиани, например, не обходит такие острые углы советской истории, как депортация некоторых народов и групп населения, переформатирование административных границ. Правда, в его ответах ощущаются некоторая недоговорённость и даже самооправдательные мотивы. Если сравнить соответствующие описания в мемуарах Васадзе и Чарквиани, то можно удивиться более проникновенному характеру описаний, сделанных артистом, нежели тех, что сделаны партийным руководителем. Сказались, видимо, естественная эмоциональность первого и такая же осторожность второго.

В виде столь же краткой справки, какая была дана о его отце, отмечу, что Гела Чарквиани, 1939 года рождения, в юности поступил в училище при Московской консерватории. Затем учился в Тбилиси на архитектора. Там же, в столице Грузии он окончил Институт иностранных языков. Долгое время работал ведущим популярной программы «Глобус» на грузинском телевидении. Читал курс лекций по английскому языку и социологии в тбилисских вузах, переводил Шекспира на грузинский язык.