Читать онлайн «Кутузов». Страница 35

В декабре 1769 года М. И. Кутузов прибыл в 1-ю армию графа П. А. Румянцева (назначенного вместо князя Голицына, после взятия Хотина не отличавшегося особой решительностью). Молодому офицеру, по счастью, было с кем тогда делить свои невзгоды: в действующей армии в чине инженер-генерал-майора находился его отец, Илларион Матвеевич, возглавлявший инженерные и минерные команды. Этим, по-видимому, и объясняется назначение капитана Михаила Голенищева-Ку-тузова дивизионным квартирмейстером к генерал-майору Ф. В. Боуру, опытному инженеру, поступившему на русскую службу из прусской армии, ученику Фридриха II. При его штабе находился и младший брат М. И. Кутузова — Семен, 16-летний кадет Артиллерийского и инженерного корпуса, в должности флигель-адъютанта. Впоследствии М. И. Кутузов признавал, что именно П. А. Румянцев оказал на него исключительное влияние как полководец, «развивший в нем настоящие понятия о войне». Во введении к одному из последних изданий военно-теоретического наследия П. А. Румянцева отмечено: «<…> Он (Румянцев) наследник дела Петра I и самый видный после него деятель в истории военного искусства в России, не имеющий себе равных. Из румянцевской школы вышли такие военные, как Потёмкин, Петр Панин, Репнин, сам Суворов…»10 Издатели почему-то вычеркнули из этого списка имя М. И. Кутузова, наследовавшего идеи великого полководца не только по внутреннему побуждению, но и в силу прямой служебной необходимости. В отличие от всех названных издателями особ в 1-й армии в 1770 году находился только он. Именно в тот год произошло знаменательное для отечественного военного искусства событие: в войсках графа П. А. Румянцева стал применяться (вместо петровского регламента службы 1716 года) разработанный им свод воинских инструкций и правил, который лишь с 1777 года был утвержден в качестве строевого и боевого устава для всей остальной армии. Подлинный заголовок этого документа выглядел так: «Обряд службы. Для равенственного оной отправления в первой армии Ее императорского величества, вверенной в команду генерала и кавалера графа Румянцева; дан в главной квартире в городе Летичеве 1770 года марта "…" дня». Кутузов же в числе первых и в самом благоприятном возрасте, когда все новое усваивается легко и быстро, приобщился к румянцевским «понятиям о войне» как в теории, так и на практике.

В то время в Европе П. А. Румянцева хорошо знали; хотя перед началом Семилетней войны в общегенеральском списке он был назван по счету всего лишь двадцать седьмым, но участие в битвах при Гросс-Егерсдорфе, Цорндорфе, Кунерсдорфе и особенно взятие Кольберга принесли ему громкую славу. Широкую известность получило наставление Фридриха II своим соратникам: «Бойтесь собаки-Румянцева. Все прочие русские военачальники не опасны»11. Спустя годы полководец посетил Пруссию в свите наследника престола, где на его долю выпали исключительные почести. 29 июля 1776 года в Потсдаме Фридрих Великий устроил для гостей большое показательное учение не только армейских полков, но и королевской гвардии, специально вызванной из Берлина. Он, вероятно, хотел удивить и обрадовать Румянцева. В ходе учений король решил повторить различные построения и движения, совершенные войсками в Кагульском сражении. Петр Александрович наблюдал за совершаемыми войсками «эволюциями», а потом заметил, что такие построения совершались, вероятно, по приказаниям греческого либо римского полководца…

Вера Петра I в силу просвещения не была пустой мечтой. В середине XVIII столетия представители русской военной школы выдвинули собственные взгляды на теорию военного искусства. В вопросах тактики ведения боя теперь они смотрели шире, чем их западные учителя, чьи поиски в этом направлении всё дальше и дальше уводили их в область схоластики. Главной причиной подобного расхождения являлись разные способы комплектования русской и западноевропейских армий. В 1762 году Воинская комиссия, созданная для реформы армии, анализируя предпосылки «силы войска», признала, что «наибольшим же ко всему основанием признается общий язык, вера, обычай и родство»12. Совершенно иная картина представала на Западе, где «в данный период господствовала система комплектуемых вербовкой постоянных армий. <…> Такие государства, как Англия или Голландия, свои вооруженные силы целиком строили на этом принципе. Французская армия в существенной мере базировалась на вербовке, особенно широко прибегала к ней Пруссия. На этой основе строилась в середине столетия полностью, а позднее частично и австрийская регулярная армия. <…> С точки зрения военного профессионализма солдат-наемник при некоторых условиях удовлетворял требованиям тогдашнего боя. Однако массовое использование наемников имело существенные негативные последствия. Главная причина этого — в рамках национальной армии, т. е. в системе тех самых отношений, при которых происходит складывание людей в армию, наемник был чужеродным элементом. <…> Главным мотивом военной деятельности наемников являлась оплата, а важнейшей чертой, определяющей поведение на поле боя, — инстинкт самосохранения. <…> Единственной реальной силой, обеспечивающей совместные действия такой армии, становилась поддерживаемая самыми жесткими мерами дисциплина. <…> Линейная тактика являлась своего рода гигантским обручем, механизмом, сама жесткость которого в отношении шага каждого солдата была не чем иным, как пересаженным внутрь человека началом, заменившим ему мотив поведения в бою. Наемную армию, равно как и армию, составленную чисто принудительным путем, без вложения в нее элементов, одушевляющих действия воинского механизма, нельзя было ни обучить, ни вести в бой, ни обеспечивать ее действия в бою иначе чем посредством прусской муштры и линейной тактики. Русская армия извлекала выгоды из этой тактической системы. Однако она была подготовлена и к выходу за пределы ее…»13.

Не идеализируя преимуществ рекрутских наборов и не преувеличивая «прелестей» солдатской службы в период крепостного права, нельзя не признать, что русская армия формировалась на совершенно иных принципах. Здесь уместно вспомнить, каким образом в основном поступали в армию рекруты. «Единицей, несущей ответственность за поставку рекрутов, выступала община, мир. <…> С правовой точки зрения рекрутская система конечно же была повинностью, обязанностью. Но смысл этой повинности <…> состоял в том, что она носила не личный, а общинный характер. Именно община определяла, кому идти в армию, а кому оставаться. <…> Рекрутский набор представлял собой непосредственное перенесение в армию еще одного среза отношений, которыми были связаны между собой нижние чины. <…> Правительство поощряло создание в армии артелей по территориальному признаку. Связать порукой солдат, исключить побеги и облегчить ведение солдатского хозяйства — такова задача артели. Артель рассматривалась как продолжение всего общинного уклада их прежней довоенной жизни». Основоположник научного коммунизма и откровенный русофоб Ф. Энгельс тем не менее отдавал должное русскому солдату: «Весь его жизненный опыт приучил его крепко держаться своих товарищей. <…> Объединенные в батальоны массы русских почти невозможно разорвать; чем серьезнее опасность, тем плотнее они смыкаются в единое компактное целое»14. Именно в этой среде родился емкий термин «наши», переживший крепостное право, сельскую общину и множество других социальных и военных потрясений. Добротный «человеческий материал» позволял ставить смелые и конкретные задачи и добиваться успеха в их разрешении: выход к Балтийскому и Черному морям, присоединение территорий с целью обеспечения безопасности собственных границ. Однако сложной проблемой было и оставалось значительное число иностранцев в русском офицерском корпусе. Манифест Петра III от 18 февраля создал условия для нового притока людей, которые жили войной и ради войны и, в подавляющем большинстве, не могли и не хотели понять отличия русской армии от западноевропейских, откуда они механически переносили методы обучения войск. В петровское время на это можно было закрыть глаза, более того, их знания и навыки были необходимы. В середине XVIII столетия следование в военном ремесле «чистой науке», бездумное «опрусса-чивание» русских войск уже не соответствовали государственным интересам. «В России же, когда вводилось регулярство, — писал Екатерине II Г. А. Потёмкин, — вошли офицеры иностранные с педантством того времени, а наши, не зная прямой цены вещам военного снаряда, почли все священным и как будто таинственным. Им казалось, что регулярство состоит в косах, шляпах, клапанах, обшлагах, ружейных приемах и прочее»15. Сознавая перемены, произошедшие в армии со времен Петра I, граф П. А. Румянцев составил вышеупомянутый «Обряд службы», необходимость которого он обосновал в докладной записке, поданной императрице под названием «Мысль» (1777): «Часть воинская удельно (отдельно) от других, с одного почти времени, по некоторым предположениям в Европе, всем державам сделалась необходимо надобною; но по неравенству физического и морального положения не могли они ни в количестве, ни качестве быть одна другой подобны <…>». Не стоит полагать, что Румянцев и Потёмкин были убежденными противниками всего иностранного. Напротив, «и тот и другой творчески использовали идеи знаменитого полководца и военного теоретика Франции Морица Саксонского, оказавшего большое влияние на развитие военного искусства»16.