Читать онлайн «Генерал Слащев-Крымский». Страница 44

Германское правительство встретило холодно миссию Татищева и «в связи с настоящим международным положением» не сочло для себя возможным «объявить о признании государственной независимости Крыма», а в отношении столкновения с Украиной советовало уладить вопрос личными переговорами гр. Татищева с украинским премьером Лизогубом.

Политика крымского правительства была такого же правого направления, как и германская, встречая оппозицию в социалистических и либеральных кругах земских и городских собраний; весьма, впрочем, лояльную, благодаря наличию всесильных немецких штыков. Правительственная политика не носила официальных признаков национального шовинизма. За кулисами шла, однако, нелепая политическая игра объединённых в своих стремлениях Сулькевича, «Курултая» и татарской группы правительства.

Айвазов, уполномоченный представитель Сулькевича в Константинополе, вёл переговоры с Блестящей Портой об отторжении Крыма от России и присоединения его в той или другой форме к Турции… Д. Сейдамет, крымский министр иностранных дел, представлял германскому правительству в Берлине шовинистическое обращение «Курултая» от 21 июля. Это обращение, подписанное А. Хильми и Хасаном Сабри, заключало в себе следующие положения: «Крымско-татарский народ, который 135 лет тому назад попал под русское иго», надеялся на помощь Германии, «опираясь на сулящие мусульманским странам счастье исторические высокие цели Его Величества Великого Государя Вильгельма»»…

«Поддержка «Великого Государя» и «Высокочтимого халифа» оказалась непрочной. Осенью 1918 г. центральные державы пали, увлекая в своём стремительном падении кесарей и троны, погребая под обломками много безумных надежд и фантастических планов.

Изменилась и судьба Крыма.

Немецкий ген. Кош письмом на имя Сулькевича от 3 ноября заявил, что он от дальнейшей поддержки его отказывается. И Сулькевич 4 ноября телеграфировал мне в Екатеринодар: «Развал среди германских войск идёт полным ходом… Ввиду отсутствия вооружённой силы, формировать которую немцы категорически запрещали в Крыму. Нет никакой опоры для борьбы… Возможны вспышки и повторение неистовств большевиков… Обстановка ясно говорит за необходимость быстрой помощи союзного флота и добровольцев… Ввиду борьбы и сильной агитации левых партий, кабинет мой слагает свои полномочия, уступая место коалиционному министерству из кадет, социалистов и татар…»

Генерал Сулькевич отбыл в Азербайджан, чтобы там продолжать в роли «военного министра» свою русофобскую работу, а новое правительство г. Соломона Крыма, вышедшее из недр Таврического губернского земского собрания, обязалось «всеми силами содействовать объединению расколовшейся России»».

Другой очевидец бурной жизни Крыма князь В.А. Оболенский свои воспоминания начинает уже после бегства «Крымского краевого правительства» во главе с М.А. Сулькевичем (существовавшего в период германской оккупации с 25 июня по 15 ноября 1918 г.), а также после бегства «Крымского краевого правительства» во главе с С.С. Крымом (существовавшего в период занятия Крыма войсками Антанты и Добровольческой армии с 15 ноября 1918 г. по апрель 1919 г.):

«Я видел паническое отступление Добровольческой армии из Крыма, знал, что добровольцы отступают также на Дону и на Кубани, и был совершенно уверен, что пришёл конец борьбе на юге России. Поэтому я не присоединялся к двум потокам беженцам, хлынувшим из Крыма в Екатеринодар и за границу, и решил, вопреки советам друзей, отсидеть некоторое время на южном берегу Крыма, а затем, смотря по обстоятельствам, пробраться либо в Москву, либо к Колчаку, если борьба на Сибирском фронте будет ещё продолжаться.

Опять, как и год тому назад, я выехал рано утром из Симферополя теми же обходными кривыми улицами татарской части города, чтобы миновать кордоны на этот раз не большевиков, а добровольцев, которые ловили извозчиков и, выбросив пассажиров, заставляли везти себя в направлении Керчи и Феодосии.

Извозчик мой не менее меня был заинтересован в избежании встречи с добровольческими патрулями и, ловко маневрируя по улицам, вывез меня благополучно за пределы досягаемости.

И вот я опять на южном берегу в той же обстановке, как и год тому назад, с той только разницей, что тогда для местных большевиков я был просто «буржуй», а теперь — один из видных «контрреволюционеров». Однако жил свободно в имении своего тестя, стараясь лишь не показываться в населённых местах. Я виделся со знакомыми татарами, но они ведь замечательные конспираторы и никогда лишнего не скажут. А большевики настолько были уверены, что я бежал из Крыма, что не разыскивали меня.

И снова три месяца робинзоновского житья… Опять вместо газет — слухи из биюкламбатских кофеен, наблюдения за движением судов в море и за гулом отдалённых пушечных выстрелов.

По слухам мы знали, что Добровольческая армия остановилась перед Керчью, на Ак-Манайском перешейке, то есть верстах в семидесяти от наших мест, но гул тяжёлых английских дредноутов был отчётливо слышен. Иногда вдруг на несколько дней замолкали пушки и тревожно становилось на душе: значит, конец… И с напряжением мы смотрели в море, ища в нём разрешения мучивших нас сомнений: неужели увидим отходящую эскадру?.. Нет, там в синей дали шныряют туда и сюда лишь вестовые миноносцы, расстилая по небу длинные нити чёрного дыма… Ещё держатся наши… (…)

На этот раз большевики пришли в Крым уже в значительной степени организованной силой. Если год тому назад жители Крыма страдали от кровавых подвигов севастопольских матросов и вообще от всех ужасов анархии, то теперь тяжесть большевистского правления заключалась скорее в обратном: в стремлении регламентировать жизнь в мельчайших её проявлениях. В городах все помещения были переписаны, квартиры и комнаты вымерены и перенумерованы, и жителей развёрстывали по этим нумерованным комнатам, как вещи по кладовым. На улицах устраивали облавы на прохожих, гнали случайно пойманных людей грузить поезда или возили на фронт копать окопы. Но убийств и расстрелов, из страха перед которыми столько народа бежало из Крыма, не было. За все три месяца пребывания большевиков в Крыму было расстреляно лишь несколько человек в Ялте, и то уже перед самым уходом большевиков, в суете и панике.

Эта относительная мягкость советского режима объяснялась отчасти тем, что между уходом добровольческих войск и вступлением большевистских прошло несколько дней, в течение которых во всех городах Крыма образовались комитеты из местных большевиков. А крымские большевики представляли собой их мягкую разновидность. Во главе Симферопольского ревкома оказалась убеждённая большевичка, но добрая и хорошая женщина, «товарищ Лаура» (настоящая её фамилия Багатурьянц), которая решительно восставала против пролития крови. Когда пришли войска с военкомом Дыбенко во главе, гражданская власть в Крыму уже была организована и вступила в борьбу со штабом Дыбенко, настаивавшим на более решительных репрессивных мерах.