Читать онлайн «Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта». Страница 45

Почти 15 лет он не проявлял политической активности, если не считать этой активностью работу над трехтомными мемуарами, опубликованными в Париже в начале 30-х годов.

Популярность Деникина среди белого офицерства померкла сразу после поражения его армии. Многие считали его прямым виновником новороссийской катастрофы.

Изредка в эмигрантских разговорах проскальзывали слухи о том, что английское правительство предложило ему крупную пожизненную пенсию; что какие-то венгерские магнаты приглашают его быть пожизненным гостем в их замках; что некоторые иностранные разведки предлагали ему сотрудничать с ними и что все эти предложения он отклонил.

Жил он в одном из предместий Парижа, на бесчисленных эмигрантских сборищах никогда не показывался и никак себя не проявлял. О нем эмиграция фактически забыла и списала его со своего счета.

Неожиданно для всех в середине 30-х годов Деникин заговорил, но столь необычным в эмиграции языком, что привел в крайнее замешательство весь правый сектор и своих бывших соратников и подчиненных.

В целой серии статей и докладов он проводил ту мысль, что каждый эмигрант, сохраняя свою непримиримость по отношению к Советской власти в мирное время, должен в случае возникновения военного конфликта в Европе безоговорочно встать на защиту этой власти, которая вместе со всем народом будет защищать целостность территории Русского государства и охранять честь и достоинство русского имени. В то же время он заявлял, что сам он продолжает оставаться непримиримым врагом Советской власти и как до предполагаемой войны, так и после нее считает «патриотическим долгом» борьбу с этой властью.

Столь сумбурное понимание «патриотизма», высказанное вслух, произвело целый переполох в кругах эмиграции.

Милюковцы тотчас же объявили Деникина «своим», с оговоркой, что они далеко не во всем согласны с маститым «главнокомандующим». Страницы «Последних новостей» запестрели отчетами о его публичных докладах и репортерскими заметками о встречах и беседах с ним.

Правые, в смущении обходя молчанием вопрос о защите Советской власти в военное время, напирали на его непримиримость к большевикам в мирное время и на этом основании тоже никак не соглашались упустить его из своего лагеря. Началась перепалка, вскоре перешедшая в грызню. Деникинское направление в политике сделалось в эмиграции довольно модным.

С началом оккупации Франции Деникин, которого гитлеровцы зачислили в число своих прямых врагов, уехал в Америку. Он снова заговорил после Победы, но уже совсем в другом тоне — в том самом, в каком говорил в 1917–1920 годах, во время гражданской войны на юге России.

Контрреволюционный круг Керенский — Деникин, десятки лет остававшийся разорванным, замкнулся теперь уже окончательно.

Совсем особое положение в эмиграции занимал В. Л. Бурцев, тот самый Бурцев, который эмигрировал еще во времена царского самодержавия и который получил широкую известность и в России, и за границей как «специалист по разоблачениям провокаций», в частности по делу Азефа, одного из лидеров партии эсеров.

В 1920 году, после краха врангелевской армии, Бурцев был редактором единственной в те времена эмигрантской газеты «Общее дело». Газета эта, в которой, кроме него самого, не было, кажется, ни одного сотрудника, выходила в Париже от случая к случаю. Делами хроникерскими и международными не занималась. Все четыре ее страницы были заполнены почти исключительно высказываниями самого Бурцева. Содержание статей определялось названием газеты — «Общее дело»: это соединенные усилия всего антисоветского зарубежья в борьбе с Советской властью.

Особого успеха в эмиграции ни сам Бурцев, ни его газета не имели. Для правых он был слишком «левый», для «левых» — слишком правый, а вообще для всех вместе, строго говоря, никакой, стоящий совершенно особняком.

О нем заговорили в конце 20-х годов, когда он, уже перешагнув за 70 лет, взялся за расследование дела Кутепова, увидав в нем подходящий объект для выявления своих талантов по части разоблачений. С этим расследованием он зашел в совершенные дебри и обвинил целый ряд лиц правого сектора в провокации без достаточных к тому оснований. Он был привлечен ими к суду за клевету и был вынужден признаться в своей неправоте.

О нем вскоре все забыли, а «Общее дело» умерло естественной смертью еще при его жизни.

Таким же одиночкой был и Г. А. Алексинский, дальний родственник хирурга И. П. Алексинского, о котором упоминалось в начале настоящей главы. Г. А. Алексинский не входил ни в одну из эмигрантских политических партий, не участвовал в эмигрантских диспутах, не появлялся на эмигрантских сборищах. Бывший член РСДРП, а затем ренегат — один из видных «отзовистов», накануне Октябрьской революции он выступил с отъявленной клеветой на В. И. Ленина. А будучи в эмиграции, как ни в чем не бывало выдавал себя за его друга.

Мне довелось с ним познакомиться в 1946 году в доме А. М. Литвинова, моряка, некогда капитана одного из судов Российского общества пароходства и торговли, а после войны советского гражданина.

Алексинский бежал за границу из Советской России в 1918 году. В эмиграции о нем знали и говорили очень мало, а если изредка и вспоминали, то всегда прибавляя к его имени эпитет сотрудника французского министерства внутренних дел. Так ли это было в действительности, я не знаю, но не помню ни одного эмигрантского разговора, в котором при упоминании этого имени кто-либо из присутствующих не спросил бы: — Это какой Алексинский? Хирург или тот, что служит во французской полиции?

Возможно, что его путали с его сыном, действительно сделавшим себе карьеру во французской полиции.

Кое-кто из правых эмигрантских лидеров изредка любил козырнуть его именем.

— Ведь вот был Алексинский большевиком, да еще каким! И в конце концов образумился, поправел, стал пай-мальчиком!

По его уверению, помимо обширного личного архива у него был партийный архив с числом документов, превышавшим несколько сот, преимущественно периода Государственной думы, членом которой он состоял во фракции большевиков. В этом архиве якобы имелась также серия документов, относящихся к делу Азефа и заграничной деятельности Троцкого. Где хранился архив в довоенные годы и в годы оккупации, он никому не говорил, но опись документов охотно показывал всем желающим из своего окружения. Ценность этого архива в его глазах была очень велика.

После Победы и возвращения в Париж из южной, неоккупированной зоны Франции Алексинский задумал продать свой архив и начал подыскивать покупателя.