Читать онлайн «Пожарский». Страница 20

Открытый враг правительства и первый, самый надежный союзник Ляпунова, Дмитрий Михайлович давно ввязался в борьбу. Но начальствующие лица ополченческих отрядов хорошо известны по летописям и документам того времени. Среди них имя князя Пожарского не звучит.

Почему же?

Дмитрий Михайлович оказался в Москве раньше прочих. Свое появление он, мягко говоря, не афишировал: после боев с правительственным отрядом Сумбулова он рисковал угодить под стражу, а то и подняться на плаху. Вероятно, князь имел тайную миссию.

В его глазах худородный Ляпунов с сомнительной биографией переметчика мог выглядеть как союзник, но не как начальник. Заруцкий вообще внушал одно лишь отвращение. Трубецкой по происхождению своему годился на роль вождя для Пожарского, но он связался с «тушинцами», покорился ложному царю, а потому не заслуживал особенного доверия. В среде заговорщиков, ставивших земское дело, как театральные режиссеры ставят новую, доселе небывалую пьесу, имелся лишь один человек, приятный для Пожарского и пригодный стать его командиром. Это князь Василий Васильевич Голицын.

Он, как и Пожарский, был фигурой, принадлежащей старому порядку. Он, как и Пожарский, желал не только освободиться от поляков, но еще и реставрировать старый порядок, убить дух Смуты в обществе. Его программа подходила Пожарскому, как самая ясная и естественная: отобрать власть у поляков, избрать и возвести на престол подходящего человека, никак не связанного с самозванческой интригой, а потом восстановить и весь прежний лад старомосковской Руси.[87] Голицын был близок Пожарскому идейно и социально. Вероятно, именно причастность Василия Васильевича к земскому заговору привлекла Пожарского. Позднее князь Пожарский выражал сожаление, что не Голицын возглавил всё земское дело.

Это всего лишь предположение, но первые шаги земского освободительного движения вообще очень плохо видны по летописям и документам. Поневоле приходится твердое знание заменять гипотезами…

Так вот, чувствуя большую близость Голицыну, чем к кому-либо другому из земских вождей, князь Пожарский действовал самостоятельно — не как подручник Ляпунова или Трубецкого, а как решительный деятель консервативного настроя, взявший на себя самое опасное и самое нужное дело: поднять Москву до того, как туда придет взбаламученное казачьё. Голицын ему ничем помочь уже не мог: он участвовал в переговорах под Смоленском и там противостоял воле Сигизмунда до последнего; теперь поляки его фактически держали в плену. Но если связи этого вельможи достались Дмитрию Михайловичу, то московская дворянская среда предоставила ему немало сторонников. Возможно, князь Пожарский не просто успел раньше других к Москве и потому ввязался в вооруженную борьбу с поляками, а находился там давно — среди тех, кто готовил вооруженное выступление.[88]

С. Ф. Платонов писал: «Принцип родословности, не признававший, что опала и отсутствие придворного фавора могут влиять на отечество служилого человека, сближает его сторонника князя Дмитрия Михайловича с княжатами-олигархами, которые восстали с Василием Шуйским против годуновских порядков. Д. М. Пожарский, несомненно, принадлежал к их стороне. Он верно служил правительству Шуйского, а после падения Шуйских считал главою княжеской среды князя В. В. Голицына… Таков был, на наш взгляд, князь Д. М. Пожарский. Это — представитель определенного общественного слоя, носитель старой традиции… С высоким пониманием своей родовой чести и с консервативным настроением Пожарский, разумеется, не мог ни служить самозванщине, ни прислуживаться Сигизмунду. Он и в Тушине не бывал и королю ни о чем не бил челом; напротив, крепко бился с тушинцами и первый пришел под Москву биться с поляками и изменниками».[89]

Март 1611-го. Князь Пожарский — в столице.

Напряженность в русской столице постепенно росла. Поляки вели себя своевольно, москвичи их недолюбливали. Глава польского гарнизона Александр Гонсевский первое время поддерживал дисциплину среди своих подчиненных. Он даже казнил нескольких молодчиков, причинивших тяжкие обиды московским жителям. Но присутствие инославного иноземного гарнизона не могло не провоцировать стычек с местными жителями. Тем более, поляки вели себя вызывающе.

Политическая сделка, совершенная боярским правительством с поляками, всё более и более оборачивалась убытками, прибыли же от нее оказалось до крайности мало. Жолкевский ушел, попугав Лжедмитрия II, но не разгромив его воинства. Допустим, Гонсевский остался в Москве охранять ее от «тушинцев». Однако… в декабре 1610-го самозванец погиб. Армия его лишилась лидера, враждебного Владиславу. Так от кого теперь берег русскую столицу пан Гонсевский? — задавались вопросом москвичи. А поляков требовалось кормить и поить, между прочим. Русские войска большей частью оказались выведенными из Белокаменной — прежде всего подразделения стрельцов. Но зачем? Кому они угрожали? Разве только пропольской адинистрации. С разрозненными отрядами «тушинцев», утративших вождя, они отлично справились бы. Как и с поддержанием порядка в самом городе. Владислав к Москве не шел. Сигизмунд запугивал и стеснял русских послов, продолжая осаждать Смоленск. Король не дал никаких гарантий сохранности православия и Русской церкви. Ее глава Гермоген испытал на себе давление чужой власти и русских ее приспешников.

Под давлением этих неудобных обстоятельств роль польского гарнизона в Москве с каждым днем всё более оборачивалась незамысловатым амплуа оккупационного корпуса.

Хуже того, самих поляков раззадоривали подлые советы русской администрации, выхватившей власть у боярского правительства. Эти голубчики выслуживались, как могли. Им требовалось представить свою деятельность весьма полезной. По их рекомендациям Великий город принялись разоружать. Снесли решетки ночных караулов, защищавшие ночной покой москвичей.

Именно они, люди изменного обычая, предлагали найти удобный предлог и ударить как следует по местным жителям — раздавить их силу, пока не началось массированное организованное сопротивление.

Поляки располагали 6000 собственных бойцов и 800 немецкими наемниками. Они боялись при столь ограниченных силах не справиться со стихией городского восстания, а потому приготовились к самым радикальным мерам по его подавлению.

Один из них пишет: «Мы были осторожны; везде имели лазутчиков. Москвитяне, доброжелательные нам, часто советовали не дремать, а лазутчики извещали нас, что с трех сторон идут многочисленные войска к столице. Это было в великий пост, в самую распутицу. Наступает Вербное воскресенье, когда со всех сторон стекается народ в Москву. У нас бодрствует не стража, а вся рать, не расседлывая коней ни днем ни ночью. Вербное воскресенье прошло тихо: в крестном ходу народу было множество; но потому ли, что видели нашу готовность, или поджидали войск, шедших на помощь Москвитяне нас не трогали. Хотели, как видно, ударить все разом»[90]. Выходит, гарнизон ждал хорошо организованного выступления, а не просто массовых беспорядков.