Читать онлайн «Пульс России. Переломные моменты истории страны глазами кремлевского врача». Страница 89

Виварий — целый городок с кварталами обезьян, собак, кроликов, хомяков, крыс и т. п. Особенно замечательны стерильные условия, в которых живут чистые линии мелких лабораторных животных (для изучения роли наследственности, предрасположения к болезням в связи с особенностями питания и т. п.). Тот или иной важный опыт ставится на десятках обезьян, на сотнях кроликов, на тысячах мышей. Обслуживает эту громадную колонию животных специально обученный персонал, в состав которого входят врачи, ветеринары, гигиенисты, зоотехники.

Доклады, сделанные для нас американскими коллегами, как правило, отличались конкретностью и лаконичностью. Все на рисунках и таблицах. Автор лишь их вкратце комментирует. Никакой болтовни, никаких общих фраз, вначале — только несколько литературных ссылок, причем совершенно точных, не диктуемых ни национально-патриотическими, ни какими-либо иными предвзятыми соображениями. В обсуждении — вопросы и ответы, краткие, деловые, даже сухие.

Институт сердца не понравился мне лишь одним: своей научно-аристократической замкнутостью. Больные — только объект изучения (новых точек зрения, новых методов диагностики или лечения). К тому же их как раз мало — не в пример числу животных. Отдельные лаборатории не интересуются, что делается у соседей — царит узкий круг изучения проблемы: чем уже, тем выгоднее для дела, рабочие гипотезы и рассуждения делаются лишь по окончании работы, притом нехотя. Но, конечно, это стиль, хорошо зарекомендовавший себя в других науках — физике, химии, — и нет причины считать его неподходящим для клинической медицины как науки. И мне кажется, что за все свое существование более десяти лет Институт сердца в самой Бетесде не сделал какого-либо существенного открытия в медицине, по крайней мере — в кардиологии.

В те годы в политике, казалось, намечалось уже некоторое смягчение взаимоотношений между нашей страной и Соединенными Штатами. Н. С. Хрущев только что побывал в Америке и, надо сказать, понравился американцам. Его нашли простым, склонным к деревенской хитрости, к немного неприличной шутке, но все же настроенным миролюбиво и неглупым. Сам Хрущев вывез из поездки по Америке много впечатлений — об успехах сельского хозяйства, о новых зданиях, о товарном изобилии, о деловых людях, — после той поездки у нас стали по-новому строить, упирать на торговлю, ЦК занялся разработкой проблем кормов, навоза, — вместо ампирных помещичьих дворцов на аэропортах заложили новые вокзалы легких конструкций в духе времени. И т. д. и т. п. Вдруг — бах! Пауэрс со своим самолетом! Шпионские полеты над Уралом, а еще раньше даже по майскому небу Москвы! Как раз наша поездка в США совпала с этими днями. И вот что поразительно: никто из многочисленных врачей, нас встречавших, нас окружавших в это время, ни одним словом не обмолвился о том, о чем писали газеты; все были полны дружелюбия и внимания. Нас кормили бесплатно ланчами, по вечерам приглашали в гости то в один, то в другой дом. Так, замдиректора института доктор Терри, в будущем «главный хирург» США, то есть министр здравоохранения (сам он по специальности терапевт, это просто традиционное наименование данной должности, как, например, государственный секретарь, то есть министр иностранных дел и т. п.), принимал у себя в небольшом коттедже из пяти-шести комнат; сверху спустилась в одних чулках его жена, стройная моложавая женщина, оказавшаяся очень веселой, любительницей танцевать твист (мне так и осталось неясным, почему она оставила тогда в спальне наверху свои туфли).

Ели ростбиф, каждый подходил и накладывал куски в свою тарелку, а потом садился где-нибудь; на коленях резал мясо кое-как и клал себе в рот. Вино надо было опять доставать самому, неудобно, но демократично. Потом кофе, обычно уже стоя. Правда, когда мы очутились опять в Бостоне у Уайтов, обед (точнее, ужин) был по всем европейским правилам; рыба, мясо, птица, сладкое вино белое, красное (бургундские), прекрасная сервировка — старинный фарфор Веджвуда, между прочим, — на полированном столе красного дерева, не покрытом скатертью; потом дамы ушли в другую комнату, а мужчины, по английскому обычаю, оставались, курили, пили кофе и коньяк.

На наших заседаниях под конец выступил Дебейки, хирург, всемирно известный своими операциями на сердце и сосудах; он вставляет больным вместо склерозированных или закупорившихся артерий, новые из полиэтилена; блестящий кинофильм об этом он показал нам. Как и другие американские коллеги, он оказался простым, приятным человеком. Притом для встречи с советскими терапевтами он прилетел за две тысячи километров из Хьюстона.

После Вашингтона мы, по приглашению Уайта, отправились в Бостон, где посетили новую группу лабораторий, а также были в гостях у известного хирурга Смисуика — инициатора операций на симпатической нервной системе при гипертонии. Теперь, когда для ослабления передачи по симпатическим нервам прессорных импульсов имеются эффективные, хорошо дозируемые фармакологические средства, конечно, уже не приходит на ум предлагать больным с обычной эссенциальной гипертонией операцию симпатикэктомии; Смисуик соглашается с этим, но спрашивает, не могла ли его методика сослужить службу в понимании патогенеза гипертонии и в развитии нового направления в ее терапии — пусть теперь лекарственного. Мы охотно соглашаемся с ним.

К тому же он очень любезный господин, семья его также очень любезна, все любезны, а вилла стоит не только на берегу Атлантического океана, а, так сказать, даже в нем самом — она расположена на скале — на «материк» ведет изящный мост, а вниз к воде ведет лесенка, и там покачиваются в волнах яхты и лодки. Недурно, думаем мы, оглядывая даль океана сквозь огромные витрины (вместо окон) из уютной, комфортабельной гостиной.

Приехал и профессор Рааб из Бермингтона. Австриец по национальности, известный ученый в области изучения роли гормонов и вегетативной нервной системы во внутренней патологии, он говорит, что ему нравится направление работ нашего Института терапии, что он собирается в Москву, что он изучает русский язык — и действительно, мы переходим с ним на русскую речь, в которой слышатся немецкие интонации. Рааб, между прочим, говорит, что американские ученые мало понимают теорию проблемы, ограничиваются равнодушными фактами — радуясь, впрочем, если из них вытекает некая практическая польза. Истинной эрудиции у них нет.

Но следующий визит — к профессору Пейджу в Кливленде — эти суждения, во всяком случае, ограничил. В клинике и лабораториях профессора Пейджа мы познакомились с высотами нашей науки. Прежде всего нам показали коронарографию у больных. Специалист, который уже сделал 500 исследований, считает себя терапевтом-рентгенологом и, в частности, кардиологом. Смертность при манипуляциях доведена до нуля. На пленках ясно видны коронарные сосуды, их структура, в том числе стенозы и атеросклеротические деформации.