Читать онлайн «А до Берлина было так далеко». Страница 56

Когда стало ясно, что дивизия попала в окружение, я вызвал в штаб Лявдонского и спросил его мнение: как он считает, лучше выводить машины в общей колонне или же попытаться вывести автотранспорт самостоятельно?

- Попробуем самостоятельно, - ответил капитан.

На том и порешили.

Очевидно, это было единственно правильное решение. В обстановке, когда не ясно, где противник, каким маршрутом надо идти, когда придется принять бой, автоколонна может послужить лишь ненужной обузой. В таких условиях легче пробираться в пешем порядке, не быть привязанными к дорогам. К тому же автомашины - не иголки, фашистские летчики обнаружат их без труда и нацелят на них свои моторизованные подразделения. Так примерно рассуждали мы в штабе, так, конечно, думал и Лявдонский.

Капитан блестяще справился с поставленной задачей. Он вывел автомашины из вражеского кольца в полной исправности. В пути он организовал отличную разведку, которая точно устанавливала, где немцы, куда следуют, где свободная дорога, и только после этого колонна пускалась в путь. Неведомым нам образом Лявдонский узнал о выходе 196-й из вражеского окружения и встретил нас. Это было для нас настоящим чудом, но это чудо совершили капитан Иван Иванович Лявдонский и его подчиненные.

Выводил он автомашины из немецкого тыла не порожняком, а загрузил их тюками с теплым бельем, шерстяными носками, рукавицами, валенками, шапками-ушанками.

И вот теперь Лявдонский ходил перед строем и собственноручно выдавал красноармейцам и сержантам по паре белья, шапки и варежки, шерстяные носки. В стылом воздухе уже чувствовалось приближение зимы, и такой подарок был очень кстати.

Вскоре штаб фронта из Ахтырки переехал в Харьков. Туда перебрались и мы командиры, ожидающие новых назначений. Жили мы в казарме в пригороде. Спали на кроватях, застланных белоснежным бельем. Признаться, большинство из нас отвыкли от такой роскоши и вначале нам было как-то не по себе. К тому же и кормили, как в доме отдыха: три раза в день горячая пища.

Все эти дни я писал в разные инстанции письма, разыскивал семью. Где они, что с ними? Когда дивизия отошла к Днепру, генерал Куликов отправил несколько автомашин в, Днепропетровск, чтобы эвакуировать семьи начсостава из города. Но начальник медслужбы, под командой которого выезжали автомашины, вернулся обескураженный - Днепропетровск к этому времени был оккупирован гитлеровцами.

Адреса моих писем были различны: Москва, Воронежская область, места, где жили мои многочисленные родственники. Никогда за всю жизнь я не писал столько писем, как в дни, проведенные в Харькове.

В штабе фронта к тому времени был организован отдел по розыску семей командного состава. И туда я тоже написал запрос.

Каждый день кто-то из командного состава дивизии получал назначение, и я провожал друзей, понимая, что вряд ли наши военные дороги сойдутся и я вновь увижу дорогие лица.

Вскоре уехал Иосиф Иосифович Самсоненко, его назначили начальником артиллерии другого соединения. Без него мы будто осиротели. Проведешь с человеком неделю под огнем, узнаешь его, и он тебе за брата, а тут почти четыре месяца неразлучны! Причем каких четыре месяца! Бывали дни, каждый из которых стоил целого года. Когда эти дни встают в памяти, удивляешься, неужели это было наяву, а не во сне, и было не с кем-то другим, а с тобой?

На фронт, в другое соединение, лежала дорога и начальника дивизионной разведки капитана Никифора Зиновьевича Трунова. Иван Макарович Шадский, из которого слезу под пыткой не выбьешь, при расставании смущенно отворачивался: его глаза были влажными.

Командиры полков Михаил Иванович Головин и Николай Савельевич Кобжев старались быть бодрыми и веселыми. Чисто выбритые, в новеньких гимнастерках, перетянутые скрипучими ремнями, они словно собрались на парад. Но и в их веселых словах тоже звучали грустные нотки.

В те дни часто, оставаясь один на один со своими мыслями, перебирал в памяти события этих военных месяцев, анализировал действия штаба и свои, как его начальника. Собственный суд - нелицеприятный, тут уж не перед кем хитрить, разве лишь перед собственной совестью. Вывели мы из окружения немногим более 500 человек, столько же примерно пробилось в составе других групп. Это все, что осталось. К первому же бою дивизия насчитывала 17000 человек. И я спрашивал себя: все ли мы, командиры, сделали для того, чтобы сохранить личный состав соединения? Конечно, война есть война, и от смерти никуда не уйдешь. И все же от распорядительности командира и штаба, от их умения организовать бой на основе глубокого знания обстановки зависит многое.

Я переиграл мысленно каждый бой, как бы со стороны взглянул на генерала Куликова, на себя, на своих помощников, на командиров частей. Человек всегда задним числом умнее, и теперь было очевидно, что многое можно и должно было сделать лучше. И все же раскаяния не было. Все мы до конца выполнили свой долг, и упрекнуть никто и ни в чем нас не может. Враг в то время был сильнее. Он наступал, а мы вынуждены были пятиться назад. У нас почти не было танков, фашисты хозяйничали в воздухе, не хватало снарядов. И все же, несмотря ни на что, мы, говоря солдатским языком, "дали прикурить фашисту".

Подсчеты штаба свидетельствовали, что фашисты от 196-й стрелковой дивизии понесли гораздо большие потери, чем мы сами. Да и без статистики тот, кто видел поле боя у Рахны, под Бараньим Полем или Медвином, усеянное трупами вражеских солдат, чернеющее обгоревшими корпусами фашистских танков, мог сказать: мы отомстили за наших товарищей, нанесли серьезный урон врагу.

* * *

Но вот и получено новое назначение. Предстояло принять штаб дивизии, формировавшийся в далеком тыловом городе. С этой дивизией я и отправился на Северо-Западный фронт.

Часть вторая. А до Берлина было так далеко...

Принимаю дивизию

Шел август 1942 года...

В один из последних дней уходящего лета из разговора с начальником отдела кадров 27-й армии Северо-Западного фронта я понял, что планируется мое перемещение на должность командира 200-й стрелковой дивизии.

Такое известие обрадовало прежде всего потому, что мне пришлось формировать это соединение на Урале, быть его первым начальником, штаба. Я хорошо знал командный и рядовой состав.

Но все получилось иначе - меня вызвали в отдел кадров 27-й армии и зачитали приказ о назначении на должность командира дивизии, но не 200-й, а 182-й. От такой неожиданности я растерялся и сгоряча высказал кадровикам свое недовольство.

- Все уже решено, - ответил кадровик. - Срочно принимайте дивизию у генерал-майора Корчица.

Владислава Викентьевича Корчица я знал еще с 1929 года, когда был командиром взвода и у меня был нарукавный знак - один квадрат, а у него, начальника штаба 19-й стрелковой дивизии, был уже ромб. Корчиц часто по делам службы приезжал в городишко, где дислоцировался мой 56-й стрелковый полк. Владислав Викентьевич проводил занятия с командным составом, проверял боевую готовность подразделений. Это был опытный командир, хороший организатор. Бывший офицер старой русской армии, он с первых дней Октября встал на сторону Советской власти.