Читать онлайн «Одна жизнь — два мира». Страница 52

Я ходила по этой угрюмой, суетливой Москве, и такой она мне казалась неуютной, холодной, неприветливой. Я думала, думала — никому, ни одному человеку здесь нет дела до того, что делается на Украине, да и вообще во всей стране. И перед моими глазами стояли эти растерянные женщины, раздраженные, растерянные мужчины и присмиревшие, со своим скорбным взглядом, дети, и как будто все спрашивали:

— Что случилось? Зачем так сломали нашу жизнь? Зачем перевернули все вверх дном?

Это была коллективизация, и никто не понимал, не мог понять, откуда она взялась и кому и зачем она нужна в этой прекрасной, родной для всех нас стране. И именно вот сейчас, в это самое тяжелое для страны время, в момент усиленной индустриализации. Зачем? Разве нельзя было подождать, дать возможность людям подумать и самим решить, что же лучше?

И если бы все это было к лучшему, а то сразу стало хуже.

На моих глазах все люди с каждым годом стали жить все лучше и лучше. Я видела, с каким азартом люди трудились, стараясь улучшить свою жизнь, а значит, жизнь всего общества, всей страны.

Зачем же не оставили их в покое? Зачем же из уверенных, веселых, жизнерадостных, трудолюбивых тружеников сделали злых, раздраженных людей… Перевернули все вверх ногами, как после стихийного бедствия. И эти трудолюбивые люди, если не сосланы за свое трудолюбие, растерянно сидят у развалин с таким трудом, с таким тяжким трудом построенного ими хозяйства. И моя Зоя была бы живая, и сколько пользы она принесла бы с ее незаурядным талантом. И откуда появилось это противное, проклятое слово, которое я ненавидела — «лишенец», «лишенцы».

— Если бы был жив Ленин, никогда-никогда бы это не произошло, — твердо решила я. Сталин заявил — «произошло головокружение от успехов», каких успехов? Успехов коллективизации? Ведь никаких успехов и в помине, не было. Было насилие и упорное, угрюмое сопротивление. Люди не понимали, что с ними происходит и кому это так внезапно нужно.

На Добрынинской площади меня кто-то окликнул. Здесь ожидала трамвая Аннушка Кочеткова:

— Ты куда? Поедем ко мне. Кстати, позанимаемся спокойно вдвоем, — попросила она.

Из трех женщин в нашей группе самая старшая из нас была Аннушка (как ее все ласково называли). Бывшая московская ткачиха жила с мужем у родителей мужа — оба профессора Ветеринарного института. Это я узнала по дороге к ним. Родители Севы (так звали ее мужа) приняли меня очень тепло, были очень приветливы, как будто они так и ожидали нас вдвоем. Жили они в старинном двухэтажном деревянном доме, предназначенном на снос. Квартира была типично старомосковская, обитая темными обоями, со старинной мебелью. Мы занимались с упоением. Часов в 10 я собралась уходить.

Клавдия Тимофеевна, мать Севы, обратилась ко мне:

— Ниночка, где вы живете? Как далеко вам ехать?

Я сказала, что ехать мне не так далеко, а живу пока я в общежитии у знакомых студенток.

— Значит, своего общежития у вас нет. Вы у нас «бездомная», — заявила Клавдия Тимофеевна. — Я же знаю, что творится в наших университетах. Так, вот что, снимайте пальто, мы вас никуда сейчас не отпустим, места у нас достаточно, а девочкам позвоните, чтобы они не волновались.

Мне стало до слез больно от их такого трогательного участия. Неужели я вызываю такую жалость к себе? Я попробовала отказаться, у чужих я всегда очень стеснялась. Но они настаивали.

— До получения общежития мы вас удочеряем, я думаю все со мной… «Согласны»!!! — раздался из другой комнаты голос Владимира Николаевича.

— Согласны, согласны, — засмеялись все. — А теперь давайте, снимайте с нее пальто.

В это время в нашем институте происходили радикальные перемены. По всей стране правительство, через средства массовой информации, требовало выполнить первую пятилетку экономического и социального развития досрочно в четыре года. Для быстро развивающейся индустрии требовались специалисты, которых, по существу, было очень мало. Многие институты разукрупнялись, переходили на сокращенные учебные программы. Наш институт, как и многие другие, решил не отстать от общего темпа, и на общем собрании приняли решение выполнить нашу пятилетку, то есть пять лет учебы, в четыре года. Но в нашей группе нашлись суперэнтузиасты, которые выдвинули встречный план и предложили «по-ударному» окончить институт в два с половиной года. И администрация института, поверите или нет, согласилась. Нас сделали ударной группой, записали на красную доску. И теперь все мы ломали голову, разрабатывали методы, каким образом мы сумеем окончить институт в два с половиной года и с какой программой.

И выход был найден. Решили заниматься в две смены. С восьми часов утра до часу дня и после двухчасового перерыва от трех до восьми вечера без выходных и без отпусков. Сокращения срока учебы мы еще собирались достичь путем удаления из программы некоторых дисциплин второстепенного значения, а также тесной связью с производством и перенесением на производство изучения некоторых теоретических дисциплин во время производственной практики.

Старые почтенные профессора пришли в ужас и, хватаясь за седые головы, стонали:

— Помилуйте, непрерывная практика ни в коем случае не заменит тех дисциплин, которые должны быть отменены за недостатком времени.

Такой крупный профессор, как В. А. Пазухин, заявил:

— Я считаю своим долгом доложить деятелям высшей школы, что такое изменение программ приведет к снижению квалификации. В этом случае мы будем готовить мастеров, а не инженеров. И ответственности за такое качество подготовки специалистов взять на себя не могу. Переубедить меня и доказать целесообразность данного мероприятия невозможно. Я буду работать с вами вопреки всякому здравому смыслу, а только подчиняясь приказу.

Другой профессор также заявил:

— Если директор института издаст приказ о сокращении сроков учебы в два раза, мы можем не подчиниться ему, так как он ошибается в силу своей некомпетентности. И мы обязаны указать на его ошибки. Я убежден в том, что через год правительство свой приказ отменит, и мы будем опять удлинять сроки.

Тем не менее, почти два месяца, до производственной практики, мы занимались с таким напряжением.

В это время я почти целую неделю наслаждалась гостеприимством этих замечательных людей и чувствовала себя не как гостья, а как член семьи. И в дальнейшем меня всегда принимали, как члена семьи. И даже когда они переехали в какой-то бывший роскошный особняк на Большой Димитровке, у них всегда стояла в углу у входа кровать-раскладушка для меня, и встречали меня всегда радостным возгласом: