Читать онлайн «Москва про Романовых. К 400-летию царской династии Романовых». Страница 32

Сей печальный инцидент не просто взбаламутил, а вызвал крутой поворот в судьбе одного из пансионеров – Михаила Лермонтова. Не проучившись и двух лет, вскоре после памятного визита царя он подал прошение об увольнении, в апреле 1830 года. И хотя после этого он еще успел поучиться в Московском университете, его он также не окончил, оказавшись, как и многие его однокашники (например, тот же Константин Булгаков), в петербургской Школе гвардейских подпрапорщиков и юнкеров.

На решение Лермонтова покинуть пансион, безусловно, повлиял царский указ от 29 марта 1830 года, преобразовывавший Университетский благородный пансион во вполне рядовую гимназию по уставу 8 декабря 1824 года на том основании, «что существование пансиона с особенными правами и преимуществами, дарованными ему в 1818 году, противоречило новому порядку вещей и нарушало единство системы народного просвещения, которую правительство ставило на правилах твердых и единообразных»[76].

Понимал ли Николай, что ликвидация пансиона не будет принята большинством дворянства? Конечно, ведь он был далеко не глуп. Но для царя важнее было поставить пансион обратно в строй, из которого тот ненароком выбился, причем поставить по команде «смирно», а не «вольно». И то, что он прочитает уже в следующем году, нисколько не смутит его, а даже, наоборот, вдохновит: «Уничтожение в Москве Благородного университетского пансиона и обращение оного в гимназию произвело весьма неприятное впечатление и по общему отзыву московского и соседних губерний дворянства лишило их единственного хорошего учебного заведения, в котором воспитывались их дети»[77], – из отчета Третьего отделения за 1831 год.

Преобразование пансиона в гимназию расширяло и полномочия воспитателей, обладавших правом применять такой вид наказания, как розги. Все становилось на свои места, т. к. в николаевскую эпоху «Для учения пускали в ход кулаки, ножны, барабанные палки и т. д. Било солдат прежде всего их ближайшее начальство: унтер-офицеры и фельдфебеля, били также и офицеры… Большинство офицеров того времени тоже бывали биты дома и в школе, а потому били солдат из принципа и по убеждению, что иначе нельзя и что того требует порядок вещей и дисциплина». В этом был убежден и сам император. Он помнил шомпол своего воспитателя Ламздорфа и, по-видимому, склонен был думать, что ежели он, государь, подвергался побоям, то нет основания избегать их применения при воспитании и обучении простых смертных[78].

Мы же скажем так: если бы не визит царя, свалившегося как снег на голову ничего не подозревающим воспитанникам пансиона, и последующие за этим оргвыводы, то великий русский поэт Михаил Лермонтов мог бы доучиться до конца и окончить пансион.

Николай I

Ну а что же Николай Павлович? Как человек, привыкший принимать личное участие в осуществлении своих же поручений (как то: подавление восставших декабристов на Сенатской площади или усмирение холерного бунта), он решил проверить – как выполняется его державная воля, для чего вторично пришел в Благородный пансион (который уже стал к тому времени гимназией) в сентябре 1830 года.

И в этот раз его впечатления оказались куда более положительными: «В субботу государь был в Университетском пансионе и остался очень доволен против последнего разу; спросил о Булгакове. Вызвали Костю, он подошел и сказал смело: здравия желаю, ваше императорское величество!» – писал Александр Булгаков своему брату Константину 2 ноября 1831 года. А мы добавим: государя, видимо, узнали. И тот визит царя в Первопрестольную остался в анналах. Николай I приехал в Москву, чтобы лично бороться с эпидемией холеры, и об этом будет наш следующий рассказ.

Вторично в 1830 году государь приехал в Москву 29 сентября. Год этот был ох каким нелегким и для Московского университета, и для Благородного пансиона. И уж конечно не приезд государя вызвал эти трудности, а холера. Эпидемия пришла с Ближнего Востока и завоевывала Россию с юга: перед холерой пали Астрахань, Царицын, Саратов. Летом холера пришла в Москву. Скорость распространения смертельной болезни была такова, что всего за несколько месяцев число умерших от холеры россиян достигло 20 тысяч человек.

Очевидец писал: «Зараза приняла чудовищные размеры.

Университет, все учебные заведения, присутственные места были закрыты, публичные увеселения запрещены, торговля остановилась. Москва была оцеплена строгим военным кордоном и учрежден карантин.

Кто мог и успел, бежал из города»[79].

Генерал-губернатор Москвы Дмитрий Владимирович Голицын объявил настоящую войну холере, проявив при этом качества прирожденного стратега и тактика. Каждый день в его казенном доме на Тверской заседал своеобразный Военный совет – специальная комиссия по борьбе с эпидемией. Градоначальник окружил Москву карантинами и заставами. У Голицына в Москву даже мышь не могла проскочить, не говоря о людях. Сам Пушкин не мог прорваться в Москву, к своей Натали. Направляясь из Болдино в Москву и застряв по причине холерного карантина на почтовой станции Платава, поэт шлет в Москву Гончаровой просьбу: «Я задержан в карантине в Платаве: меня не пропускают, потому что я еду на перекладной; ибо карета моя сломалась. Умоляю вас сообщить о моем печальном положении князю Дмитрию Голицыну – и просить его употребить все свое влияние для разрешения мне въезда в Москву. Или же пришлите мне карету или коляску в Платавский карантин на мое имя»[80]. С колясками тоже были проблемы: Голицын приказал окуривать каждый экипаж, въезжавший в Москву.

Генерал-губернатор организовал своеобразное народное ополчение. Сотни москвичей, среди них студенты закрытого на время карантина Московского университета, явились добровольцами на борьбу с болезнью, работали в больницах и госпиталях.

Один в поле – не воин, гласит народная мудрость. А потому Голицын собрал у себя и тех уважаемых горожан, что не покинули Москвы, призвав их стать подвижниками и взять под свое попечение и надзор разные районы Москвы. Каждый надзиратель имел право открывать больничные и карантинные бараки, бани, пункты питания, караульные помещения, места захоронения, принимать пожертвования деньгами, вещами и лекарствами. Среди попечителей были и те, кто воевал с Голицыным бок о бок. Например, генерал-майор и бывший партизан Денис Давыдов, принявший на себя должность надзирателя над двадцатью участками в Московском уезде, вследствие чего число заболеваний на подведомственной ему территории резко пошло на спад. С Давыдова Голицын призывал брать пример.