Читать онлайн «Сталин, Коба и Сосо. Молодой Сталин в исторических источниках». Страница 25

Можно привести и другие, помимо текста Швейцер, описания заразительно смеющегося Сталина досоветского периода. Например, бывшего с ним вместе в вологодской ссылке Ивана Голубева, вспоминавшего компанию ссыльных: «Лежнев так остроумно рассказывал, что вызывал у нас гомерический хохот, особенно громко и заразительно хохотал Коба. […] Сталин охотно проводил с ним время и отводил душу в смехе»[137]. Но у Голубева, как и у множества других рассказчиков, Коба чуток к комичному, тем более в ситуации коллективного смеха, тогда как у Швейцер – сам по себе преисполнен бурлящего бодрого веселья. А мотивы бодрого веселья, смеха – это все несомненные признаки стиля той эпохи, когда сам Сталин провозгласил, что «жить стало лучше, жить стало веселее» (1935 год, речь на Первом всесоюзном совещании рабочих и работниц-стахановцев). Добавим характеристику Сталина «близкий и простой», и станет заметно, как Вера Швейцер задним числом наделяет Сталина-подпольщика не только и не столько его же собственным поздним образом отца народа, сколько комплексом положительных черт неунывающе бодрого героя, назойливо вводимых массовой литературой 1930-х годов. И ведь не исключено, что этот же стиль преувеличенного оптимизма оказал влияние и на Ивана Голубева. Таким образом, даже на столь несложном примере видно, как исследователь обречен блуждать будто в зеркальном лабиринте, где зрелый Сталин не то напоминает молодого Кобу, не то подменяет его своими поздними парадными, льстивыми портретами, да еще и изготовленными с учетом меняющейся моды на идеальный образ вождя[138]; хуже того, в дело вмешивается кино.

Поскольку в воспоминаниях Коба действует, говорит, то исследователю имеет смысл оглядываться в первую очередь не на портреты и картины, а на художественное кино. Первые фильмы, в которых на экране был показан Сталин, вышли в 1937 («Ленин в

Октябре») и 1939 годах («Человек с ружьем»). Читая записанные после этих дат рассказы о вожде, приходится помнить, что в сознании мемуариста давний облик Иосифа Джугашвили мог заместиться образом Сталина, созданным актером Семеном Гольдштабом, который играл Сталина в обеих упомянутых кинокартинах.

Впрочем, не нужно думать, что переход на штампы советской пропаганды всегда служит признаком идеологической ангажированности. Среди авторов воспоминаний было много людей малограмотных, не включенных в книжную культуру, для них сам процесс составления рассказа был труден, а для таких авторов естественно прибегать к помощи готовых словесных формул, которые, как им кажется, делают рассказ более красивым, правильным, солидным.

Таким образом, содержание воспоминаний о Сталине находилось в сугубой зависимости от времени их создания не только в том смысле, что мемуаристы следовали изменчивой политической конъюнктуре, вычеркивая имена «оказавшихся врагами», подгоняя текст под заданные идеологические каноны. Проблема еще и в том, что по мере вызревания культивировавшегося пропагандой образа Сталина он оказывал обратное воздействие на «память» его современников. И исследователь оказывается перед замысловатой и, вероятно, не решаемой дилеммой: встречая в рассказах о Кобе жесты, черты, мелкие привычки, знакомые по портретам Сталина, можем ли мы думать, что эти жесты и привычки были у него смолоду, или же рассказчики наделяли его ими под влиянием насаждаемого агитпропом образа?

Разумеется, авторы придерживались различных повествовательных стратегий. Иногда заметно, как мемуарист в пределах возможного старался не грешить против правды, прикрываясь вместе с тем славословиями Сталину и не очень заботясь о том, что они входят в ощутимое противоречие со скромным содержанием его рассказа. Иногда в таких рассказах переход от реалистичного повествования к повторению совершенно формальных, ритуальных фраз о руководящей роли Сосо Джугашвили или Кобы в революционном движении бросается в глаза и позволяет легко отделить истину от ее обрамления. В иных случаях реальные воспоминания оказываются сильно деформированными стремлением изобразить «правильного» вождя, автор погружается в обычную демагогию восхвалений Сталина, в предельном случае в таких текстах элемента собственно воспоминаний не остается вовсе, они полностью вытесняются набором пропагандистских общих мест.

Некоторые авторы лавировали, пытаясь найти для себя допустимый компромисс, чтобы согласовать истину как они ее помнят и понимают с тем, что нужно и положено сказать. Примером могут служить воспоминания Цецилии Зеликсон-Бобровской, профессиональной революционерки, жены большевика Владимира Бобровского, летом 1904 года приехавшей из эмиграции сначала в Тифлис, затем, опасаясь провала, супругов перевели на работу в плохо контролировавшийся полицией Баку. Там в декабре 1904 года произошла всеобщая забастовка, для подавления которой власти использовали войска. Официозная версия приписывала, конечно же, Сталину руководство столь крупной акцией. Эту версию, конечно, хотелось подкрепить источниками, воспоминаниями партийных деятелей. Проблема была в том, что в то время Сталин в Баку не жил и бывал лишь короткими наездами в качестве члена Кавказского Союзного комитета РСДРП. Наверное, он имел то или иное отношение к подготовке забастовки, но далеко не столь значительное. Зеликсон-Бобровская и стала одной из тех, чьи воспоминания требовались для создания «правильной» картины. Надо сказать, что ее записки были изданы в 1922 году, они достаточно интересные и содержательные[139]. Два года спустя, к юбилею стачки, была опубликована большая статья В. Невского, также участника событий, к которой прилагался еще один мемуарный текст Зеликсон-Бобровской[140]. Ни там, ни там о руководящий роли Сталина в организации стачки, разумеется, ничего не было сказано.

Однако спустя десятилетие, когда дошло до очередного юбилея бакинской стачки, в «Правде» появилась статья Зеликсон-Бобровской, где содержались все требуемые слова о роли Сталина. Как ни удивительно, позднее Зеликсон сама нашла способ донести до нас, как сочинялась биография Сталина. Беседуя с представителями ЦП А ИМЭЛ в 1948 году, Зеликсон сказала следующее: «Перехожу к трудному моменту, который заключается вот в чем. Дело в том, что у меня осталось в памяти, как в самые дни декабрьской забастовки, так и в последние дни ее подготовки Сосо к нам только лишь наезжал и осуществлял общее руководство подготовкой и проведением забастовки. Покойный Ярославский заверял меня через много лет, что у меня осталось неправильное представление, будто Сталин бывал тогда в Баку только лишь наездом. Он заверял меня, что ему, покойному Ярославскому, известно, что Сталин в течение всех десяти дней забастовки жил в Баку и руководил этой забастовкой. У меня же впечатления о том, что он именно жил в Баку, не осталось. Может быть, это отчасти потому, что я очень много торчала в своем районе, в Черном городе». Это уже была тонкая и хитрая отговорка: Зеликсон как бы не отрицает решительно, что Сталин руководил забастовкой, но предполагает, что, поскольку он делал это на общегородском уровне, то она, работая на уровне района, была об этом не осведомлена. Тем самым она снимает с себя статус очевидца событий.