Читать онлайн «Дневник пленного немецкого летчика. Сражаясь на стороне врага. 1942-1948». Страница 62

Предложения по повестке дня были следующими:

А) Получение членами комитета от председателя полной информации о политической обстановке в Германии и намерений советской стороны по отношению к Национальному комитету (при необходимости — пригласить соответствующего эксперта).

Б) Обсуждение политической обстановки в Германии и все еще сохраняющихся возможностей Национального комитета для политической деятельности при сложившихся обстоятельствах.

В) Разработка ясной позиции по программе единого фронта в Германии, а также программам отдельных партий. Разъяснение вопроса о том, могут ли члены комитета вступать в различные партии и открыто заявлять о своей партийной принадлежности.

Г) Разъяснение вопроса о предоставлении свежих рабочих материалов из Германии и лагерей для военнопленных для продолжения политической деятельности. Обсуждение необходимости срочно предоставить членам комитета возможность ознакомиться с жизнью в Советском Союзе (что нам было обещано тысячи раз и что, как планировалось, должно было начаться после окончания войны).

Д) Обсуждение вопроса о составе Национального комитета и принятии новых членов. В этой связи необходимо определить:

1) можно ли вернуть в Лунево тех членов комитета, что были отправлены в лагеря для военнопленных, с тем, чтобы восстановить численность комитета;

2) какие отношения и какие связи все еще существуют между Национальным комитетом и теми его членами, которые отправились в Германию, и как можно укрепить эти связи;

3) возможно ли возобновить работу по подготовке идеологических меморандумов (так, как это делали в комиссии по образованию) с целью подобрать сотрудников в лагерях для военнопленных и гражданском секторе.

По-видимому, сейчас для нас наступило время более активно пересмотреть свои задачи, более вдумчиво подойти к обязанностям по отношению к членам нашего движения, хотя понятно, о чем думает и на что рассчитывает каждый из нас персонально. Предложившие этот пункт считали, что пленарная сессия не будет оспаривать решения советских властей. Прояснения позиции по открытым вопросам, с точки зрения немецкой стороны, несомненно, будут приветствовать и русские, которые с пониманием примут точку зрения Национального комитета или, возможно, законного преемника этой организации.

Это было последнее средство выслушать ясное недвусмысленное решение: либо распустить комитет с обязательным условием репатриировать всех членов и сотрудничающих с организацией лиц (фамилии которых будут названы в документе, где содержится решение о роспуске комитета), либо точно определить наши права и обязанности как официальных представителей организации или военнопленных в Советском Союзе. Но мы были очень осторожны, формулируя наши намерения. Инициаторам подготовки предложений удалось легко получить подписи Кайзера, как представителя католических священников, и Штейдле, который, несмотря на все свои противоречия, был честным и открытым человеком. Но стоило нам обратиться с просьбой подписать нашу петицию к преподобному господину Шредеру как представителю священников-протестантов, он побледнел буквально как мел. Дрожа и заикаясь, Шредер бросился вон из комнаты и сразу же побежал к Хоману, чтобы спросить у него, что он должен сделать для того, чтобы как можно дальше дистанцироваться от этого документа и от нашей инициативы. Он был напуган уже тем, что мы сочли возможным обратиться к нему за подписью. Через несколько минут после консультации с Хоманом по потревоженному зданию побежал слух о новом «деле Хубера», очередной попытке расколоть ряды комитета, провокационной вылазке шантажистов, которые решили в сложной внешнеполитической ситуации спровоцировать Советский Союз. В результате мы оказались в очень сложном положении. Если русские решат ухватиться за это косвенное обвинение, то нам следует быть готовыми ко всему. Нам повезло в том, что мы обратились к Шредеру всего за один день до очередной сессии Национального комитета, где у нас была возможность, имея на руках подготовленный документ, предъявить его Вайнерту и выразить протест против подобных инсинуаций, прежде чем сам Вайнерт или прикрепленный к нам офицер политуправления получил бы из Москвы инструкции о дальнейших действиях. И Вайнерту не оставалось ничего другого, как одобрить наши предложения как «так долго ожидаемую демократическую инициативу, проявленную членами комитета» и утвердить созыв пленарной сессии. Правда, саму сессию в дальнейшем постоянно откладывали на следующую неделю.

Наконец в начале ноября в здании комитета неожиданно появился Вайнерт, который направился ко мне, протягивая руки:

— Генрих, через три дня вы будете дома. Завтра Национальный комитет будет распущен.

Этого грубого намека было достаточно для того, чтобы задавить в зародыше любые попытки обсудить условия роспуска комитета. Надежда через три дня оказаться дома, если в словах Вайнерта была хоть толика правды, отбивала у большинства из нас всю смелость таким несвоевременным проявлением оппозиционных настроений подвергнуть риску возможное время возвращения на родину. В результате решение о роспуске Национального комитета было принято единогласно, а все его члены и сотрудничавшие лица были направлены в лагеря для военнопленных. Но мы и на самом деле были пленниками, добровольно и безоговорочно отдав себя в руки русских.

Мы шестеро могли лишь криво усмехнуться, увидев, как Вайнерт поставил на голосование вопрос о роспуске комитета, сославшись на подготовленные нами предложения.

Ночь за ночью сотрудников комитета и тех, кто вместе с нами работал, поднимали с постели сотрудники НКВД и, если мы фигурировали в списке избранных, тщательно осматривали, проверяя нашу готовность к репатриации. Даже такие, как Хоман, который летом раздраженно заметил Ульбрихту, что потребует высокой платы за дальнейшее политическое сотрудничество, когда окажется в советской зоне оккупации, становились все более нервными.

Напряжение достигло высшей точки, когда однажды меня вызвали к комиссару Савельеву, которого из-за хромоты прозвали Дубовая Нога. Это был один из специалистов НКВД по работе с офицерами — выходцами из консервативной знати и близких к армии слоев общества. За последние годы он сумел склонить многих из них к тому, что они стали проповедовать ориентацию Германии на Восток. Савельев принял меня в присутствии Левес-Лицмана, майора фон Франкенберга и Еско фон Путткамера.