Читать онлайн «Гитлер и его бог. За кулисами феномена Гитлера». Страница 39

Фанатичного расиста Гитлера взбесило то, что в 1923 году французы разместили в оккупированных рейнских землях «цветные» сенегальские войска. Для него это было прямым ударом по чистоте крови арийской Германии, цель которого – расовая деградация. Он никогда не простит французам этого подлого деяния. (В 1937 году дети немецких женщин и этих африканских солдат будут одними из первых, кого стерилизуют в соответствии с евгенической программой Третьего рейха270.) «И пока извечный конфликт между Францией и Германией будет проходить лишь в форме германской защиты против французской атаки, он не может быть разрешен. Столетие за столетием Германия будет утрачивать одну позицию за другой… Лишь когда немцы ясно поймут все это, они перестанут растрачивать национальную волю к жизни на пассивную оборону. Тогда они объединят все силы для последнего решающего поединка с Францией. В этой борьбе мы будем сражаться за неотъемлемое право германской нации. Только тогда можно будет положить конец вечному франко-германскому конфликту, который все это время оставался неразрешенным»271.

Оценивая шаги Гитлера, современные исследователи порой считают войну в Западной Европе второстепенной и незначительной в сравнении с завоеванием Восточной Европы. В действительности же, подавление и унижение Франции с ее «цивилизацией» нордическими германцами с их «культурой» было заветной мечтой немцев и личным желанием Гитлера. Придет день, и он, человек, проведший на французской земле четыре года в пыли и грязи траншей, аннулирует «позорное» перемирие, подписанное 11 ноября 1918 года в знаменитом вагоне в Компьенском лесу, и ранним июньским утром 1940 года победителем проедет по улицам Парижа.

Когда Гитлер писал или говорил о правительстве Веймарской республики, он использовал обороты еще хлестче тех, что он приберегал для ненавистных французов. Выражение «ноябрьские преступники», обозначавшее всех левых и евреев, якобы ответственных за прекращение огня и последовавшие за этим события, использовалось им постоянно и стало выражать некую идеологическую концепцию. Но были и другие выражения, посильнее, употреблявшиеся в том числе и в «Майн Кампф». Дело в том, что война с Францией ожидалась в перспективе, а борьба с левыми и их партнерами-центристами в правительстве происходила в настоящем. Лишь победив в этой борьбе, можно было захватить власть, без чего нельзя было и думать о том, чтобы подготовиться к удару возмездия против смертельного врага Германии.

Социал-демократическое правительство Гитлер называл «иудео-демократическим рейхом наших дней, истинным проклятием германского народа». Правительство – это «мерзавцы-евреи, пришедшие к власти в 1918 году и разоружившие нацию», это просто «шайка разбойников»272. «Принимая во внимание законы, управляющие ходом истории, совершенно немыслимо, что германский народ может вернуть себе достойное место под солнцем, не отомстив прежде всего тем, кто был как причиной, так и условием краха, приведшего к разрушению нашего государства. Перед судом грядущих поколений ноябрь 1918 года будет считаться не просто мятежом, но предательством и государственной изменой»273.

«Под самыми жалкими предлогами эти парламентские холопы своей партии вырвали из рук нации оружие, необходимое для поддержания существования нашего народа, а также для защиты его свободы и независимости». Версальский договор запрещал Германии иметь флот и военно-воздушные силы, урезал ее армию до 100 тысяч человек и серьезно лимитировал возможности ее вооружения. «Откройте могилы на полях Фландрии! Оттуда поднимутся тысячи кровавых обвинителей, сотни тысяч лучших представителей нашей молодежи, брошенных в руки смерти этими бессовестными парламентскими мерзавцами, которые либо вообще не готовились к своей должности, либо знали все лишь наполовину. Эти юноши и миллионы других убитых и покалеченных были потеряны для отечества просто потому, что несколько сотен мошенников, обманувших народ, стремились совершить нужные им политические маневры, набить карманы или даже просто изменнически протащить в жизнь свои схоластические теории»274.

Что же на самом деле произошло в том роковом ноябре 1918 года? Нам известно, что Гинденбург и Людендорф осознали, что война проиграна, что Германия должна прийти к соглашению со своими врагами, и потому Кайзер должен уйти. Нам также известно, что эти двое, Верховный главнокомандующий и Генерал-квартирмейстер, умудрились свалить с себя ответственность, переложив ее на плечи бездарного и бессильного правительства, канцлером которого на тот момент был Макс фон Баден. Затем «принц Макс подал в отставку, передав руководство умеренному лидеру социал-демократов Фридриху Эберту, сорокалетнему шорнику и главе профсоюза.

«Как и многие другие социал-демократы, Эберт стоял за установление конституционной монархии по британскому образцу. Однако его планы расстроил его заместитель Филипп Шейдеман, который провозгласил республику почти случайно. Узнав о назначении Эберта, Шейдеман бросился в Рейхстаг, чтобы известить об этом своих коллег, после чего отправился пообедать. Неожиданно ему сообщили, что Карл Либкнехт, предводитель крайне левого “Союза Спартака”, расположился в Королевском дворце и намеревается провозгласить оттуда республику, некое подобие ленинской России… Нельзя было терять ни минуты. Бросив обед, он вышел на маленький балкон библиотеки рейха. Огромная толпа громко приветствовала его появление, затем затихла – он начал импровизированную речь… Была нужна эффектная концовка, и он выпалил: “Прогнившая старая монархия изжила себя. Да здравствует новое [правительство]! Да здравствует Германская республика!” Вот так была провозглашена республика – просто с языка сорвалось»275.

Имеющиеся исторические документы доказывают, что Эберт-шорник и Шейдеман-журналист были людьми доброй воли, которые делали все возможное, чтобы удержать Германию на плаву в этой буре, к созданию которой они не имели никакого отношения. Бремени, которое взвалили на них потерпевшие крах трусливые военачальники в остроконечных шлемах, не вынес бы никто. «Внутри самой Германии негодование по поводу условий мирного договора увеличивало озлобленность против республики, показавшей свою неспособность защитить страну от бедствий и лишений этого “постыдного навязанного мира”… Для огромного числа немцев слово “республика” стало синонимом позора, бесчестья и бессилия. Казалось, что республика была навязана немцам обманом и принуждением и совершенно чужда их природе. Какими бы ни были ее недостатки, республика все же несла в себе надежды на будущее; но даже за несколько удачливых лет у власти ей не удалось “ни увеличить лояльность граждан, ни увлечь за собой политическое воображение народа”»276.