Читать онлайн «Николай II». Страница 37

В 1909 году Николай II запретил новому военному министру Владимиру Александровичу Сухомлинову появляться в Думе, заявив, что ему не следует обсуждать с депутатами свои дела, так как он министр царя, а не Думы. Он создал Думу не для того, чтобы получать от депутатов указания, они могут давать лишь советы. Сухомлинов впредь воздерживался от посещений Думы.

Царь был не единственным, кто питал враждебные чувства к любому представительству. Его министры и чиновники также считали, что все лучшие русские люди уже состоят на службе в государственном аппарате. Вне его оставалось лишь «несколько фанатиков или утопистов и политиканов».

С поражениями в войне с Японией трагическое поражение потерпели и «лучшие люди». Необходимо было все пересмотреть. Однако единственные школы управления — земства и городские думы с давних пор находились под надзором. Между 1900 и 1914 годами министр внутренних дел отменил выборы в городскую думу и городскую управу в 217 из 318 городов, в которых они были введены. Не могло быть и речи, чтобы обсуждать что-либо с «этими людьми».

Между аристократией и чиновничеством, с одной стороны, и народом, — с другой, создался своего рода социальный вакуум, который не могли заполнить торговцы или промышленники, так как они привыкли гнуть спину и их интересы лежали вне политики. И именно этот вакуум заполнил «рабочий класс», или, точнее, политические партии, выступавшие от его имени.

Но эти партии также находились под «усиленным надзором». Даже после 1906 года единственными легальными партиями были «Союз русского народа», октябристы и партия «мирного обновления». Социалистические массовые партии, были ли они «рабочими», «крестьянскими» или «буржуазными», не имели даже права зарегистрироваться как партии. Разве не говорил министр внутренних дел П. Н. Дурново: «Что до меня, то я не признаю никаких политических партий». Между 17 октября 1905 года — днем манифеста — и январем 1906 года 45 000 человек были отправлены в административную ссылку по обвинениям политического характера.

Как ни парадоксально, единственным общественным местом, где постоянно могла осуществляться некоторая свобода слова, были суды. Этим объясняется особая роль, которую играли в революционном движении адвокаты и юристы, такие как В. А. Маклаков, А. Ф. Керенский, Ленин и другие. Однако печать стала более свободной после 1906 года: число газет, насчитывающее 123 названия до революции, возросло до 800 в 1908 году и достигло 1158 в 1913 году. И публикация в этих газетах происходивших в Думе дебатов особенно ярко отражала недовольство, которое поднималось во всех концах России. Это хорошо осознал Ленин и убедил большевиков выставить своих кандидатов на выборы во Вторую Думу, с тем чтобы использовать ее трибуну. Поскольку только 6 % депутатов Первой Думы сохранили право быть вновь избранными, Вторая Дума, называемая «Думой народного гнева», дала возможность революционным организациям излагать свои взгляды. Однако это длилось недолго: Столыпин принял решение распустить ее без дальнейших промедлений.

В Третьей Думе обсуждали все: вопросы образования, реформу православной церкви, национальные проблемы, систему обороны и т. д. Октябрист Гучков не переставал радоваться тому, что это стало возможным благодаря октябрьскому манифесту, который устанавливал в России нечто вроде конституционной монархии, что было неверно и весьма раздражало Николая II. Гучкову вторил кадет Милюков, профессор истории, который в течение десяти лет беспрестанно выражал пожелание, чтобы правительство действовало «в согласии» с Думой, более того, несло перед ней ответственность.

«Но когда же они замолчат, — повторял Николай II, — когда же наконец они замолчат?»

Речь шла лишь о расхождении между царизмом и его «легальной» оппозицией. О диалоге с «нелегальной» оппозицией — социал-демократами, меньшевиками или большевиками, с социалистами-революционерами или с народными социалистами А. Керенского[12] — даже не могло быть и речи. Все руководители этих партий были вынуждены эмигрировать: Ленин находился в Швейцарии, Троцкий — во Франции, а некоторые из них, как, например, Е. К. Брешко-Брешковская, В. М. Чернов, И. Г. Церетели, оказались в Сибири.

Состязание будет возобновлено, но уже с другими действующими лицами.

Ошибались ли в оценках характера Николая II? Его считали нерешительным, легкомысленным, мягким, поддающимся влиянию, короче говоря — недалеким. И противники режима не упускали случая выступать против его министров, режима и его окружения… В 1906–1907 годах ему даже приписывали желание установить контакт с депутатами Думы. Но кадеты во главе с Милюковым проявили непреклонность, потребовав принять их программу полностью…

— Подождите, будьте терпеливее, — советовал им англичанин Д. М. Уоллес[13], хорошо знавший Россию.

— Сколько ждать? — спросил его лидер кадетов.

— Восемь — десять лет. В Англии пришлось ждать целое столетие, пока была установлена конституционная монархия!

— Восемь — десять лет — это слишком много! Мы не можем так долго ждать.

И Николай II прекрасно чувствовал непреклонность таких депутатов и принимал это к сведению. «Я ожидал увидеть государя, убитого горем, — рассказывал князь Львов, — страдающего за родину и за свой народ, а вместо этого ко мне вышел какой-то веселый, разбитной малый в малиновой рубашке и широких шароварах, подпоясанных шнурком», — в форме, в которую только что одели батальон стрелков императорской семьи…

Пришедшего к нему с докладом В. Н. Коковцова Николай II встретил следующими словами: «…Я могу сказать вам теперь с полным спокойствием, что я никогда не имел в виду пускаться в неизвестную для меня даль, которую мне советовали испробовать. Я… хотел проверить свои собственные мысли, спросивши тех, кому я доверяю, и могу теперь сказать вам… у меня нет более никаких колебаний… я не имею права отказаться от того, что мне завещано моими предками и что я должен передать в сохранности моему сыну». По свидетельству Коковцова, царь сказал Столыпину, что «роспуск Государственной думы стал… делом прямой необходимости…», иначе, сказал он, «все мы, и я в первую очередь, понесем ответственность за нашу слабость и нерешительность. Бог знает что произойдет, если не распустить этого очага призыва к бунту… Я обязан перед моею совестью, перед Богом и перед родиной бороться и лучше погибнуть, нежели без сопротивления сдать всю власть тем, кто протягивает к ней свои руки».

На самом деле кольцо вокруг него сжималось.

В ответ на непреклонность режима и отказ вступить в диалог со страной снова возрождался террор. Те, кто прибегал к нему в самом начале, полагали, что революция послужит уроком и царский режим смягчится. Ради этого террористы были готовы пожертвовать своей жизнью.