Читать онлайн «Княгиня Ольга». Страница 38

Однако довольствоваться обычной данью русская княгиня не захотела. В полном соответствии со своим фольклорным образом, она решает отомстить грекам за долгую осаду и, как и полагается, легко обманывает их. «И еще к ним Олга рече лестию: “Да вы ныне, феки, велми скудны от моей войны, что стою под вашим градом 7 лет в земле вашей своим войском, и яз у вас не хощу дани взяти за три лета со всей земли вашей. А слышали есми, что в вашей земле Цареградстей умножилось много голубей и воробьев, а в нашей земле Словенской тех птиц нет. И вы дайте мне из Царяграда по три голубя да по три воробья ото всякого двора, и яз дани у вас за три лета не возму”». Как и следовало ожидать, греческие цари не увидели подвоха и «возрадовались радостию великою», восклицая: «Милостивая княгиня Ольга русская!»

«Люди цареградские», разъясняет московский книжник, «в те лета велми любляше голуби и воробьи». Собравшись на совет, они решили собрать птиц с каждого двора и выслать их русской княгине. Ну а то, что последовало дальше, мы уже знаем. Ольга «нача мудростию над греки промышляти»: раздав птиц воинам, она повелела привязывать к ногам и хвостам каждой «горячую серу… в латки» (?) и под вечер, «в кое время птицы по гнездам своим садятся», поджечь серу и отпустить птиц. Город загорелся, а его жители, «плачюще», побежали прочь «з женами и з детми», умоляя о пощаде. Ольга, однако, «повеле их сещи, а огнь во граде весь повеле угасити». Наконец, навстречу княгине вышли греческие цари с патриархом «и со всем вселенским собором и клиросом», неся чудотворные иконы, в том числе и образ Пречистой Богоматери Одигитрии, написанный евангелистом Лукой, — едва ли не прославленную впоследствии Владимирскую икону Божьей Матери, а также «завесу церковную» (полотнище) с изображением Страстей Господних. Увидев все это, Ольга «воздивися» — и далее повествование переходит к крещению святой княгини, причем в рассказе историописателя XVII века очевидным образом соединились подробности обращения в христианскую веру как самой Ольги, так и ее внука Владимира.

От исторической княгини Ольги и реалий ее времени в этом рассказе уже решительно ничего не осталось. Никакого отношения к подлинной столице Византийской империи не имеет и сожженный ею фольклорный Царьград. Впрочем, Византийская империя пала на несколько веков раньше, нежели автор сказания взялся за перо, а потому у него была возможность для домыслов и фантазий. Но тем более свободен он был в отношении самой княгини Ольги, фольклорный образ которой давно уже жил своей собственной жизнью, легко перешагнув границы летописного жанра.

Известно, что предания и легенды — как бы далеки ни были они от действительности — в конечном счете всегда восходят к подлинным событиям и в той или иной степени высвечивают реальные черты в характере, внешности или манере поведения того или иного исторического лица.

Образ Ольги, каким он передан в летописи и поздних преданиях, — не исключение. Характерные черты киевской княгини с исключительной яркостью проступают в нем. Реальна и сама история древлянской войны — во всяком случае, реальны ее конечные результаты: полное подчинение Древлянской земли Киеву, взятие и сожжение Искоростеня, завоевание других древлянских «градов», тяжкая дань, наложенная на древлян. Все это — результат продуманных действий княгини Ольги — уже совсем не фольклорного, но вполне исторического персонажа.

Летопись наделяет Ольгу яркими, запоминающимися чертами. «Неукротимая невеста», расположения которой безуспешно добиваются самые разные исторические лица, она побеждает своих противников не силой, но умом, хитростью, чаще всего — «клюками», то есть словесными загадками, исполненными тайного, непонятного простым смертным смысла. Она превосходит умом всех своих собеседников. Но, пожалуй, в наибольшей степени в сказаниях о ее древлянской мести отразилась другая ее черта — непомерная жестокость. Ольга не останавливается ни перед чем в пролитии крови — а потому гибель древлянского Искоростеня под пером позднейшего книжника легко может перерасти в гибель Царствующего града — столицы Византийской империи и всего христианского мира. В народном предании Ольга готова убить даже собственного мужа, причем за ничтожную вину (по одной легенде, Игорь купался в реке в то время, как Ольга шла с войском мимо, и вид мужа показался ей до того «срамным», что она решила убить его, причем Игорь бежал от нее десять верст, пока Ольга не настигла его; по другой — Игорь был убит просто за то, «шо з нею спорив»). И это при том, что в действительности Ольга мстила как раз за смерть своего мужа! Что ж, тем меньше шансов на пощаду было у его настоящих убийц…

Несомненно, эпическая жестокость Ольги — результат эпического же преувеличения. Наверное, то же можно сказать и о других ее качествах, которые столь ярко отразились в ее летописном образе. Однако нет сомнений в том, что все эти качества, в той или иной степени, — отражение реальных черт ее характера, которые лишь гипертрофированы народным сознанием в полном соответствии с законами жанра. Мудрость и изобретательность, хитроумие и жестокость, коварство и мстительность, равно как и женская привлекательность и обольстительность — все это, надо полагать, было присуще Ольге, хотя, может быть, и не в таких масштабах, как это представляется, когда читаешь летописный текст или знакомишься с поздними сказаниями и легендами.

Однако за летописным рассказом о древлянской войне проступает и другой образ княгини Ольги — может быть, не столь яркий и запоминающийся, но оттого не менее значимый. Этот образ основан уже не на легендах и преданиях, но на осознании масштаба того, что было в действительности совершено ею. Об исторических, а не легендарных деяниях киевской княгини и о тех изменениях, которые произошли в Древнерусском государстве в годы ее правления, и пойдет речь в следующих главах книги.

Историк, занимающийся седой древностью, и в частности историей становления государственности у разных народов, находится в крайне невыгодном положении. Он поставлен в такие условия, что, как правило, вынужден судить о событиях типических исключительно по их нетипическим проявлениям. То, что происходило обычным образом, редко привлекало внимание хронистов; в памяти потомков и исторических летописях оставалось, напротив, именно то, что явно выпадало из обычного течения событий.

Княжение Ольги и принадлежало к числу таких из рада вон выходящих явлений — прежде всего потому, что Ольга была женщиной. Исключителен был сам факт ее правления; исключительны были обстоятельства, при которых она оказалась у власти; исключительна, наконец, была жестокость ее расправы над древлянами. Но именно в силу этой исключительности события ее княжения и служат историку тем материалом, на основании которого приходится делать выводы о путях развития русской государственности в древнейший период и ее отличиях от государственности западноевропейской. Отличия эти довольно существенные. Так, одной из особенностей средневековой Руси, явно отличающей ее от остальной Европы, является исключительное положение княжеского рода, надолго монополизировавшего власть над всеми русскими землями. Все князья, правившие Русью в течение семи столетий (до конца XVI века), принадлежали к роду Рюриковичей (или, точнее, Игоревичей). Более того, все без исключения князья-Рюриковичи были потомками единственной ветви династии, которая вела свое начало от внука Игоря и Ольги — князя Владимира Святославича, Крестителя Руси, причем лишь от двух из двенадцати его сыновей — Изяслава Полоцкого (полоцкая ветвь династии) и Ярослава Мудрого (все остальные князья). Само право на владение любой из многочисленных русских земель в течение почти всего Русского Средневековья всецело определялось принадлежностью к этому роду. Исключения появятся лишь со второй половины XIII века, то есть уже после монгольского завоевания Руси, — таким исключением будет, например, княжение в Пскове выходца из Литвы Довмонта-Тимофея, впоследствии почитаемого русского святого. В XIV столетии подобных случаев станет больше, но к тому времени княжеское достоинство не обязательно будет совпадать с владельческими правами, а позднее окончательно сложится институт «служилых» князей — уже не обязательно Рюриковичей, — находившихся на службе у великих князей.