Читать онлайн «Космонавт № 34. От лучины до пришельцев». Страница 25

Вот ведьмина таблица умноженья.

«И вам не кажется, что это бессмыслица?» – «Так это же молитва ведьмы! Она и должна быть бессмысленной. Это же сами по себе несовместимые понятия – молитва и ведьма!». И тогда он мне рассказал, что у Гете в ведьминой молитве было описание волшебного квадрата. В котором цифры расположены так, чтобы по горизонтали, по вертикали и по диагонали при сложении получалась одна и та же сумма. Самый простой волшебный квадрат вот такой, что каждый раз в сумме 15:

2 7 6

9 5 1

4 3 8

Я смотрел на него с восхищением и удивлением: кто же это у нас в КБ интересуется историей Китая да еще так разбирается в немецкой поэзии? Потом я узнал, что Раушенбах был крупным светилом сразу в нескольких науках.

И не в соседних, а в очень разных областях знания. Он был выдающимся физиком, лучшим специалистом по системам управления космическими аппаратами, правой рукой Королева. А еще – изучал геометрию иконописи, исследовал африканскую живопись, был богословом. Без книг и статей Раушенбаха сегодня невозможно изучать древнерусское искусство. Я понял, что это великий человек. Он был из немцев и пострадал в годы войны, хотя всегда был патриотом Советского Союза и России. Как немца его сослали в Нижний Тагил. После войны его взял к себе Келдыш, а с 1960-го Раушенбах работал у Королева.

Два раза Борис Викторович рассказывал мне о Святой Троице, объяснял «логику троичности» как физик и богослов. Объяснял подробно. Есть такая шутка: «Сколько раз тебе объясняю, уже сам понял, а ты все не понимаешь!» У нас вышло по-другому: Раушенбах изначально все понимал, а я так и не понял. Незадолго до смерти Б.В. мы с ним выступали перед какой-то аудиторией. Ему задали вопрос о войне, о ссылке. Он стал рассказывать об этом и… заплакал.

Он был истинным ученым, одним из самых высокообразованных людей XX века. Когда мы вспоминали о Крылове – я приводил шутку про узких и широких специалистов. Так вот Раушенбах был уникален: он узнавал все больше и больше обо все большем и большем. Жизненный путь его не был гладок, он прошел огонь и воду. И останется в истории науки как Настоящий Академик.

Кто дал мне имя, кто придумал назвать меня Георгием – не знаю. А называли меня обычно Жорой. И в школе, и в институте, и позже в Звездном городке. Только мама с детства звала меня Жорик.

У Королева все называли друг друга по имени-отчеству. Но это было очень обыденно, по-простому. А если по имени – ну, так, что назвал только имя, и сразу понятно, о ком идет речь, – это уже более уважительно. Поэтому обращение «Жора» значило больше, чем «Георгий Михайлович».

Иногда возникали прозвища. Вот, например, космонавт Филипченко, в паре с которым я готовился к полету, к испытанию новой системы стыковки. Поработали мы хорошо, но в итоге стали дублирующим экипажем. Все даже забыли его настоящее имя, потому что звали просто Филипп. А иногда даже Железный Филипп! Но вот самые-самые известные и уважаемые люди вообще сокращались до двух букв. Сергея Павловича Королева у нас звали просто СП. Он и сам подписывал бумаги именно так – «СП». Или академик Раушенбах. С моей точки зрения – Настоящий Академик, каких очень мало. Он был БВ, Борис Викторович. Еще космонавт Феоктистов – КП, Константин Петрович. Огромным уважением пользовался академик Мстислав Всеволодович Келдыш. Его у нас тоже почтительно называли МВ. Эти люди – наша подлинная элита. Не потому, что у них больше денег или больше власти, а потому, что велик их вклад в науку.

В моем военном детстве я хотел стать летчиком, таким как Покрышкин и Кожедуб. После войны с большим интересом читал книги о рекордных полетах, о новинках самолетостроения. Тяжело переживал катастрофы новейших самолетов из-за флаттера и «шимми». Восхищался и даже завидовал академику М. В. Келдышу, который создал теории и методы расчета этих смертоносных режимов. Тем самым он спас жизнь многим летчикам – испытателям. А ведь я тоже, если бы не был принят в отряд космонавтов, постарался бы стать летчиком-испытателем.

Жизнь свела нас с академиком М. В. Келдышем на полигоне при подготовке к запуску первого спутника. Там я узнал, что Келдыш помог Королеву «пробить» постановление о создании в СССР спутника Земли. Это было практически невозможно, т. к. ему требовалась ракета Р-7 – наша, теперь уже легендарная, семерка. Но тогда шли испытания Р-7, как боевой ракеты с ядерной боеголовкой. Нужно было дать адекватный ответ полетам американских бомбардировщиков вдоль наших границ. Каждая боевая ракета была на счету. Авторитет М. В Келдыша, с одной стороны, и проблемы с учебной боеголовкой, с другой, позволили Королеву получить ракету для спутника. Дальнейшее было для него делом техники, космической техники.

Как теоретик космонавтики, М. В. Келдыш развивал идеи К. Э. Циолковского. Космическое пространство должно быть зоной объединения всего человечества. Тем более, что Земля как колыбель человечества стала меньше, теснее.

Как теоретик практической космонавтики М. В. Келдыш возглавил научный космос.

Он создал Отделение Прикладной Математики (преобразовано затем в Институт Прикладной Математики). Он открыл Институт Космических Исследований (ИКИ), помог Крымской Астрофизической Обсерватории (КРАО) в развитии космической тематики. Возглавляемый им Институт Прикладной Математики (ИПМ) оказался на передовых, опережающих позициях в создании математических методов расчета космических орбит и траекторий. Тесное сотрудничество с ИПМ позволяло нам, ракетчикам избегать ошибок при запусках космических аппаратов.

Это я знаю и на собственном опыте работы баллистиком в ОКБ-1. Как только мне были нужны математические методы расчета, оказывалось, что они уже созданы в ИПМ трудами Д. Е. Охоцимского, Т. М. Энеева, А. К. Платонова, Р. К. Казаковой и др. С тех пор ИПМ – один из самых востребованных институтов для космических программ нашей страны.

Наконец, как только я прошел реадаптацию после рекордного по длительности космического полета в 1978 году, Мстислав Всеволодович пригласил меня в свой институт. Он внимательно, с интересом расспрашивал о работе на борту орбитальной станции. Казалось, что ему это нужно знать на долгие годы творческой жизни. Но 24 июня этого года его жизнь оборвалась…

Впервые я услышал о начальнике сектора ИПМ (Института Прикладной Математики) Тимуре Магометовиче Энееве от его сотрудников. С ними мы параллельно рассчитывали траектории и орбиты различных спутников.

Энеев занимался и системой управления ракет-носителей, и эволюцией орбит спутников. И, что самое важное для нас, космонавтов, – баллистическим спуском космических кораблей с орбиты на Землю. Он рассчитал, что перегрузки при баллистическом, не требующем управления спуском, не превышают перегрузок у летчиков-испытателей. Именно так первые космонавты и возвращались на Землю. Перегрузки оказались не легкими, но безопасными для человека. Уже давно штатно используется управляемый спуск, но до сих пор баллистический является запасным, дублирующим.