Читать онлайн «Золотой Плес». Страница 10

Григорий Николаевич любил, кроме того, - один из всех братьев - церковь, службы зимним рассветом или весной, на вечерней заре, читал, наряду с Толстым, Тургеневым и Достоевским, тяжелые книги в литых переплетах, с медными застежками. Он вел дневник - простые и бесхитростные ежедневные записи погоды, домашних и общественных событий.

Младшие братья, Виктор и Гавриил Николаевичи, славились как неуемные охотники. В комнате, где они жили, висели ружья, патронташи, сумки и медный рог, так хорошо, с разливно-протяжной певучестью, звучавший по окрестным лесам в дни веселой осенней охоты. Они держали превосходных гончих, к ним часто заходили деревенские егеря - хитрые и бойкие бородачи, часто приходил живший по соседству спутник по охоте - учитель городского училища Петр Иванович Альбицкий, молодой приветливый человек с округлым семинарским говорком. Е С какой страстностью беседовали они, сидя в вечереющем летнем саду, о своих прошлых и будущих охотах и как весело бесновалась около них горячая Дианка!

Охотился изредка, из любви к природе, и Иван Николаевич.

Пять братьев вели торговлю, один - Виктор Николаевич, смуглый и черноглазый, похожий на цыгана, был кузнецом, стоял, как когда-то покойный отец, у кипящего горна, мерно взмахивая молотом.

В то время как многие городские купцы из молодых тянулись к рюмочке, любили поездки в Кострому, баловали себя шляпами из Москвы, затейными часовыми брелоками, стерляжьей ухой и апельсиновым желе, Вьюгины жили холостяками, по-крестьянски были просты в обиходе и пище, не держали ни прислуги, ни работника. Жили патриархально, скупо, скудно.

Художник, с любопытством и интересом приглядывавшийся к городскому быту, стал встречаться по вечерам с Иваном Николаевичем.

Они сидели где-нибудь над Волгой, беседовали.

Иван Николаевич, одетый в серый скромный костюм, с витой тростью в руках, часто жаловался на жизнь.

- Жизнь у нас у всех, - отрывисто и глуховато говорил он, - скучная, жесткая. Все мы - я имею в виду людей торгового круга - живем нелюдимами, в постоянной вражде и зависти. Ведь базарные соседи - это прежде всего враги, конкуренты, у каждого только в мыслях, как бы половчее обмануть друг друга, переманить лишнего покупателя. Посмотрели бы вы, с каким мастерством, то лестью, то прибаутками, то обещаемой скидкой, заманиваем мы этих самых покупателей, с какой ненавистью смотрим по вечерам на того, кто опередил других дневной выручкой! Да и что делать: городок маленький, торговлю не развернешь, поневоле дорожишь каждой копейкой, поневоле пронизываешь свою жизнь мелочной и часто обидной бережливостью. Иван Николаевич хитро улыбался.

- А эти постоянные свары и сплетни, - ведь что ни скажи, что ни сделай, все завтра станет известно на базаре! А это ни с чем не сравнимое однообразие нашего бытия!..

- А вам не приходилось, - спрашивал Исаак Ильич, - читать молодого талантливого писателя Чехова? Он очень хорошо изображает нашу русскую провинцию, очень топко рисует человека и действительность.

- Читал Антона Павловича Чехова, - отвечает купец, - читал и удивлялся: прямо в корень смотрит! - читал и наших земляков-волжан - Островского, Мельникова-Печерского, Зарубина, Потехина. Как же замечательно знают все они наш быт, как верно показывают и его живописность, и его тьму, и ту человеческую сумятицу, которая бросает одних в разгул, других - в молитву, третьих - в невиданную скаредность.

Чтобы не ходить далеко за примерами, возьму себя, - оживлялся Иван Николаевич. - Я - торговец, я в своем деле ни в чем не отстаю - и не отстану - от других, я тоже понимаю, как копеечка оборачивается рублем, но я часто не знаю, что делать с собой. О чем только не передумаешь тогда, чем только не растравляешь и не успокаиваешь себя... В молодости страшно хотелось - да и теперь еще хочется - учиться...

- Простите, - мягко перебивал художник, - но, слушая вас, никто не поверит, что вы окончили какое-то церковноприходское училище.

- Благодарствую, как говорят у нас, на добром слове, - с бесстрастной учтивостью отзывался купец и тихо продолжал: - Хотелось бы еще по-человечески пожить - в чистых комнатах с книжными шкафами, с цветами на столе, поглядеть на белый свет, расстаться бы, пожалуй, с нашим городком.

Он опять улыбался - доброй и теплой улыбкой.

- Нет, никогда не уехал бы я из этого города! Что бы там ни говорить, а крепко люблю его и за прошлое, и за то, что это - земля моих предков, и за его красоту, на которую смотри - не насмотришься. Ведь у нас часто только и отрады что книга, Волга да разве еще охота... Сидишь вот так, смотришь и думаешь: как хороша матушка-Россия!

Иван Николаевич переводил глаза на художника: - Вот ваше дело - другое. Вы - вольная птица, сегодня здесь, завтра там, ничем не связаны, ничем не обременены - все ваше имущество, не обижайтесь, в двух-трех чемоданах, вы в любой момент можете сняться и мах-путь, куда захотите, да и жизнь ваша иная: жить для вас - это творить. Что ж, кесарево кесареви: одному копейка, другому кисть... Счастливый вы человек, Исаак Ильич!

Исаак Ильич и Софья Петровна много работали, чередуя работу с прогулками, все больше свыкались с городом, радостно следили за мирной сменой летних дней.

Выпадавшие изредка ненастные дни не утомляли и не раздражали обжитые комнаты успокаивали тишиной, теплом, уютом... Художник с удовольствием перечитывал «В лесах» Мельникова-Печерского, Софья Петровна подолгу беседовала с хозяйкой, с доброй Евлампией Марковной, рассказывавшей о старом купеческом житье-бытье, разбирала накопившиеся письма и журналы. Исаак Ильич получал иногда письма от Антона Павловича Чехова - короткие, легкие, тронутые шуткой, лукавой и острой улыбкой. В комнату заглядывала Софья Петровна.

- Самые последние новинки, - бросала она еще не разрезанную книгу «толстого» журнала.

Книга, как всегда, волновала своеобразно-типографским запахом, чистотой обложки, узорной вязью оглавления. Исаак Ильич перелистывал ее, шуршал страницами, скучно говорил: «Все те же Потапенко, Баранцевич, Иероним Ясинский, Фофанов, Фруг - сплошной серый цвет...» - и вдруг оживлялся: в книге были новые стихи Фета, в тот год праздновавшего пятидесятилетие своего творчества.

В дверь тихо стучали: мягко входил, приветливо кланялся хозяин, Ефим Корнилыч, бодрый и нарядный, в полотняной вышитой косоворотке, в широких шароварах, в смазных сапожках.

- Разненастилось, - говорил он, смотря в окно, замазанное дождем, - белячки, зайчики пошли по Волге... Ну, и то сказать, отдохнете, вроде как на привале, натрудились, надо полагать, от рукомесла: ведь кистью-то строчите, я гляжу, как капусту сечете.