Читать онлайн «Философы Древней Греции». Страница 38

Гиппий из Элиды известен нам в основном по двум диалогам, написанным в Академии Платона: чувство, которое он там вызывал, напоминает отношение Гераклита к Пифагору: большая ученость не всегда делает человека мудрым, а может быть «полиматией – искусством вредить и сеять смуту».

Дело в том, что Гиппий был истинным полиматом: он знал все. Он изобрел так называемое искусство запоминания и выодно использовал его, организовав собственную «викторину» и сыграв в ней главную роль на Олимпийских играх18. Он был компетентным математиком и астрономом, а также проявлял интерес к прикладному искусству и ремеслам19. В одном из платоновских диалогов Гиппий рассказывает, как он появился на Олимпийских играх, и его одежда, обувь, кольцо – все было его собственной работы. Чтобы завершить эту демонстрацию своей разносторонности, он прочел стихотворение, сочиненное им самим.

То, что софисты высоко ценили умение направлять и формировать поведение человека, частично подтверждается техническими достижениями, находившимися на афинской Агоре. Высокая оценка, которую Гиппий давал «знанию, как делать», ясно говорит о том, какую роль сыграло в развитии софистики это взаимодействие техники и мысли. Но, если мы можем хоть сколько-нибудь доверять диалогам «Больший Гиппий» и «Меньший Гиппий» – написанным в Академии литературным портретам этого знатока за работой, – этот человек знал все факты, но был не способен на какое-либо обобщение и совершенно не имел чувства юмора. Гиппий (вернее, карикатура на него, но, вероятно, не лишенная сходства) просто злит читателя, когда невероятно торжественным тоном предлагает решить спор о тонкостях философии между Протагором и Сократом, затем говорит, что у ложек, у стихов и в огромном количестве других случаев красота и пригодность для выполнения своей функции – одно и то же, но не способен заметить, что это подразумевает связь между красотой и функцией, а услышав в ответ колкости Сократа, совершенно не чувствует, что его пронзают эти стрелы иронии, и продолжает отождествлять ум с информированностью.

Такими были те из старших софистов, кто занимался преподаванием. Они имели изысканные манеры, были вежливы и учтивы, вели себя как хорошо воспитанные люди и в большинстве случаев занимали важные политические должности. Например, Протагор, хотя и не был уверен, что боги существуют, был уверен в том, что их нужно чтить: набожность, которую укрепляет государственная религия, – важный элемент цивилизующего влияния, необходимого, чтобы укрощать человеческую натуру. Горгий разработал нечто вроде таблицы правил этикета, где было указано, какое поведение в обществе будет правильным в такой-то ситуации для человека такого-то возраста, пола и общественного положения.

Но у более молодых учителей – младших софистов – эти утонченные благородные манеры сменились совершенно иными20. Из нового для их времени понимания, что в структурировании общественного поведения и создании принятых в обществе ценностей важную роль играют условные договоренности, эти софисты следующего поколения стали делать выводы, ранившие чувства других людей, – о том, что следует отбрасывать все прежние ценности как совершенно произвольно принятые условности. Критий, более известный своей беспринципностью, когда был временным диктатором, чем достижениями в области интеллекта, применил деструктивную критику в отношении религии: он говорил, что богов придумали хитрые политики, чтобы страхом заставить народ хорошо себя вести. Фразимах, отличавшийся упорством и стойкостью адвокат, подводя итог своему опыту работы с судами и судебными делами, откровенно заявил, что справедливость – просто имя, которое дается любому поступку, который дает «преимущество сильнейшему или правителю»21. Антифон был уверен, что несправедливость нельзя считать неестественной, если она не влечет за собой никакой боли, если не будет обнаружена и наказана, а поступки, «противные природе», всегда имеют вредные последствия. В «Двойных аргументах» их неизвестный автор набрасывает общую схему защиты обеих сторон в любом судебном деле и включает в нее примеры, показывающие, как доказать, что один и тот же поступок хорош, плох и ни хорош ни плох. Этот список можно было бы расширить, но приведенных примеров достаточно, чтобы показать, как младшие софисты обобщили и сделали явными некоторые наименее приемлемые и, в сущности, наименее заслуживавшие доверия следствия из идей своих учителей.

Одним из факторов, которые помогли софистике приобрести широкую известность и одновременно вызвали гнев против нее во многих кругах, было то большое значение, которое снова приобрели дебаты. Выступление Гиппия на Олимпийских играх, когда он, показывая свои высокие достижения в умственной гимнастике, отвечал на любой вопрос, который ему кричали, было типичным примером того, как стали смотреть на беседу – ее все больше считали прежде всего возможностью помериться умом, состязаться в области мысли. Греки любили хороший спор, и словесное единоборство могло найти заинтересованных слушателей. Позже Аристотель написал свой анализ языка и логики, в котором кратко сформулировал цели таких «дебатов»: те, кто сражается словами, вначале ставят себе целью опровергнуть противника. Если и это невозможно, они ставят себе целью поймать противника в ловушку, заставляя его утверждать парадокс. Если это не удается, они пытаются заставить его сделать ложный вывод, который потом можно предъявить публике и этим дискредитировать противника, или вынуждают его говорить с нарушением грамматики, чтобы позже заявить о его неграмотности и отсутствии нужных знаний. И наконец, если ничто из всего этого не удается, они пытаются довести противника до неразборчивого бормотания!

У Платона в его диалоге «Эвтидем» Сократ изображен втянутым в такой бой насмерть словесным оружием. Его противники – два приехавших на время в Афины брата – Эвтидем и Дионисидор, которые «бросили заниматься фехтованием в доспехах и стали фехтовать словами». Эти карикатуры на тогдашних героев диспута, которые при своих плохих манерах побеждали противника словами, вызывают у современного читателя некоторую симпатию к тем консерваторам, которые, как Аристофан, были возмущены таким побочным действием нового высшего образования.

В этом диалоге Платона Сократ, спросив у приезжих братьев о природе добродетели, слышит от них, что он уже знает ответ на свой вопрос:

«– Ответь мне, Сократ: ты – знающий человек?

– В том, что мне известно, – да.

– Это не ответ на мой вопрос: отвечай «да» или «нет».

– Ну, тогда – да.

– А быть и не быть чем-то в одно и то же время невозможно. Поэтому, если ты знающий человек, ты знаешь все…»22