Читать онлайн «Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [с иллюстрациями]». Страница 25

Я несколько месяцев тому назад просил Жуковского прислать мне экземпляр последнего издания сочинений его; он обещал мне; напомни ему. У меня есть первое издание, подаренное мне им, с подписью руки его, и подписью весьма для меня лестною; я мог бы последнее издание купить, но этой подписи не будет. Скажи ему это.

Прости, обнимаю тебя. Денис»{181}.

«Письма из Варшавы идут очень медленно», — так начиналось письмо сестры Поэта О. С. Павлищевой к отцу.

Пушкина уже не было в живых, а письмо все еще перемещалось из Варшавы через российские просторы к Москве, неся с собою какие-то житейские проблемы и хлопоты, связанные с именем Александра Сергеевича. Каково было отцу его читать письмо, зная, что сына уже нет на свете, и что все это теперь не имеет никакого значения.

«3 февраля 1837 года.

Письма из Варшавы идут очень медленно, дорогой папа́, ваше письмо от 12 января дошло до меня лишь несколько дней тому назад. <…> Я очень рада, что вы получили известия о Льве; странный он человек — плачется, что ему не пишут, тогда как сам не пишет никому и не сообщает, где находится, а я, как он, буду плакаться вам на то, что меня забыли петербургские знакомые, которые не только не пишут, но и на мои письма не отвечают — ни г-жа Тимофеева, ни г-жа Осипова <…> Правда, Александр написал нам, но в его послании всего несколько торопливо набросанных строк, обращенных к мужу, в ответ на письмо, написанное еще в июле, которое он совершенно превратно понял, вероятно, не дав себе даже труда дочитать его до конца и даже не упоминал о двух других, которые муж написал ему отсюда. Видно, что он очень занят своими делами и в дурном расположении духа. Четвертую книгу его журнала украшает творение его — „Капитанская дочка“. Давно ничего не приходилось мне читать столь интересного по-русски <…>»{182}.

Из письма В. А. Жуковского С. Л. Пушкину:

«<…> 3 февраля в 10 часов вечера собрались мы в последний раз к тому, что еще для нас оставалось от Пушкина; отпели последнюю панихиду; ящик с гробом поставили на сани; сани тронулись; при свете месяца несколько времени я следовал за ними, скоро они поворотили за угол дома; и все, что было земной Пушкин, навсегда пропало из глаз моих»{183}.

Из дневника А. И. Тургенева:

«3 февраля… Писал к сестрице (А. И. Нефедьевой. — Авт.) <…> Опоздал на панехиду к Пушкину. Явились в полночь, поставили на дроги и 4 февраля, в 1-м часу утра или ночи, отправился за гробом Пушкина в Псков; перед гробом и мною скакал жандармский капитан <…>»{184}.

В самом же письме к сестре Тургенев был более подробен:

«3 февраля в полночь мы отправились из Конюшенной церкви, с телом Пушкина, в путь; я с почтальоном в кибитке позади тела; жандармский капитан впереди оного. Дядька покойного желал также проводить останки своего барина к последнему его жилищу, куда недавно возил он же и тело его матери; он стал на дрогах, кои везли ящик с телом, и не покидал его до самой могилы»{185}.

3 февраля 1837 года.

Свое отношение к Пушкину Николай I высказал в письмах к родственникам и ближайшему окружению.

|

Из письма Николая I младшему брату, великому князю Михаилу Павловичу:

«<…> Дотоль Пушкин себя вел, как каждый бы на его месте сделал; и хотя никто не мог обвинять жену Пушкина, столь же мало оправдывали поведение Дантеса, и в особенности гнусного его отца Геккерена. Но последний повод к дуэли, которого никто не постигает и заключавшийся в самом дерзком письме Пушкина к Геккерену, сделал Дантеса правым в сем деле. Вот случай сказать: гони природу в дверь, она влетит в окно. <…>

Пушкин погиб и, слава богу, умер христианином. Это происшествие возбудило тьму толков, наибольшей частью самых глупых, из коих одно порицание поведения Геккерена справедливо и заслуженно; он точно вел себя, как гнусная каналья. Сам сводничал Дантесу в отсутствие Пушкина, уговаривал жену его отдаться Дантесу, который будто к ней умирал любовью, и все это тогда открылось, когда после первого вызова на дуэль Дантеса Пушкиным, Дантес вдруг посватался на сестре Пушкиной; тогда жена открыла мужу всю гнусность поведения обоих, быв во всем совершенно невинна <…>

Вчера сюрпризом вывел весь здешний гарнизон в полной походной форме и с обозами и был очень доволен; тем более что никто и не подозревал сего смотра»{186}.

3 февраля 1837 года.

Николай I — сестре Анне Павловне, крон-принцессе Оранской, жене наследного принца Нидерландов Вильгельма Оранского.

«…Пожалуйста, скажи Вильгельму, что я обнимаю его и на этих днях пишу ему, мне надо много сообщить ему об одном трагическом событии, которое положило конец жизни пресловутого Пушкина, поэта; но это не терпит любопытства почты. <…>»{187}.

Из письма Николая I сестре Марии Павловне, великой герцогине Саксен-Веймар-ской:

«<…> Здесь нет ничего такого любопытного, о чем бы я мог тебе сообщить. Событием дня является трагическая смерть Пушкина, печально знаменитого, убитого на дуэли неким, чья вина была в том, что он, в числе многих других, находил жену Пушкина прекрасной, притом что она не была решительно ни в чем виновата.

Пушкин был другого мнения и оскорбил своего противника столь недостойным образом, что никакой иной исход дела был невозможен. По крайней мере он умер христианином. Эта история наделала много шума, а так как люди всегда люди <…>, то болтали много, а я слушал — занятие идущее впрок тому, кто умеет слушать. Вот единственное примечательное происшествие <…>»{188}.

В ответном письме говорилось:

«То, что ты сообщил мне о деле Пушкина, меня очень огорчило: вот достойный сожаления конец, а для невинной женщины ужаснейшая судьба, какую только можно встретить. Он всегда слыл за человека с характером мало достойным, наряду с его прекрасным талантом»{189}.

4 февраля 1837 года.

Император Николай I — князю Ивану Федоровичу Паскевичу.

«<…> Здесь все тихо, и одна трагическая смерть Пушкина занимает публику и служит пищей разным глупым толкам. Он умер от раны за дерзкую и глупую картель, им же писанную, но, слава Богу, умер христианином. <…>»{190}.

На что князь ответил: «<…> Жаль Пушкина как литератора, в то время, когда его талант созревал; но человек он был дурной»{191}.