Читать онлайн «АДМИРАЛ КОЛЧАК: ПРАВДА И МИФЫ». Страница 54

Свою лепту в это дело вносила и Русская православная церковь. Гонимая большевиками, она хоть и дистанцировалась от политики, но борьбу со своими преследователями, преданными анафеме самим патриархом Тихоном, считала своим кровным и патриотическим делом. 6 февраля 1919 года высшее временное церковное управление в Омске обратилось с призывом об оказании моральной поддержки белым к ведущим иерархам зарубежных христианских церквей – Папе Римскому, архиепископам Кентерберийскому, Парижскому и двум Нью-Йоркским (протестантскому и католическому), митрополитам Сербскому, Бухарестскому и Афинскому. В своих ответах те изъявляли полное сочувствие. Летом 1919 года пастырское благословение Колчаку прислал митрополит Херсонский и Одесский Платон. Православное духовенство активно содействовало организации добровольческих «дружин Святого Креста» в Белую армию.

Белые не признали советского декрета об отделении церкви от государства, и на содержание высшего временного церковного управления отпускались деньги из государственного казначейства. В школах по-прежнему преподавался Закон Божий, – правда, идя навстречу требованиям свободы совести, колчаковское правительство разрешило освобождать от его изучения по заявлениям родителей учеников (а с 16 лет – по желанию самих учеников). В борьбу же партий церковь старалась не вмешиваться, официально провозгласив устами архиерейского собора в Томске (в декабре 1918 года) внепартийность приходских советов.

Но, увы, национальную идеологию, которая могла бы стать достойной альтернативой большевизму в глазах широких масс народа, выработать не удалось. Ни военные вожди, ни окружавшие их политические интеллектуалы так и не сумели решительно повернуть к нуждам народа. О необходимости разработки полноценной идеологии не раз говорили наиболее дальновидные представители белых и поддерживавших их либералов. «Сибирская речь» писала 18 июня 1919 года: «Творческая работа в области создания этой единой и сильной идеологии – таковы текущие задачи русской интеллигенции». Но на практике в интересах консолидации разрабатывали не идеологию, которая имела бы под собой прочную духовную основу и могла бы сплачивать, а всего лишь программу, основанную на слабом компромиссе, который никого по-настоящему не удовлетворял.

Несмотря на общее признание диктатуры Колчака, правые социалисты все же оставались при особом мнении и оставляли за собой право на критику правительства. Между ними и либералами не утихала острая полемика по коренным вопросам государственного строительства. Особенно язвительной она была между ведущим органом партии кадетов «Сибирской речью» и рупором умеренных социалистов газетой «Заря». «Сибирская речь» презрительно именовала «Зарю» органом «обезьяньего народа бандерлогов» (по Киплингу), а «Заря», в свою очередь, иронически обещала подарить «Сибирской речи» на Рождество «картонную царь-пушку с мешочком гороха для стрельбы по воробьям и меховые колпачки для ушей, чтобы не выглядывали». Вместо настоящего объединения в лагере противников большевизма продолжалась межпартийная грызня.

Позднее, когда в обстановке поражений колчаковской армии общественные настроения заметно «полевели», наметилась тенденция к консолидации умеренно-демократических сил социалистического толка. В октябре 1919 года (незадолго до падения Омска) энесы, наиболее правые элементы эсеров и меньшевиков, а также кооператоры объединились в Демократический союз, стоявший на позиции общей поддержки Колчака против большевиков при осторожной критике слева социально-экономической программы правительства и ряда его политических и административных действий.

Следует признать, что при всем стремлении самого Колчака действовать в качестве объединяющей силы, обеспечивая компромисс между разными классами общества, реальная политика его правительства больше всего содействовала интересам буржуазии. В частности, ссуды правительства частным предприятиям в 6 раз превышали ссуды земствам при том, что сельское хозяйство оставалось основной отраслью русской экономики, в которой было занято 3/4 населения страны. Говоря об эгоизме предпринимательского класса, все та же «Заря» писала: «Жутко за нашу государственность, от которой отошла демократия, а буржуазия представляет настолько ненадежный фундамент, что базироваться на ней нет никакой возможности».[179]

В правительстве и поддерживавших его либеральных кругах господствовал такой взгляд на вещи, что перед лицом главной объединяющей цели, каковой представлялся разгром большевизма, остальные вопросы можно на время отложить, ограничившись пока что общими заявлениями программно-декларативного порядка. В этом крылась коренная ошибка. В отличие от них, большевики прекрасно понимали, что в условиях Гражданской войны для привлечения народа на свою сторону одних обещаний – в которых они тоже не скупились и тоже превосходили своих противников – мало, необходимо подкреплять их хоть какими-то крупными конкретными действиями популистского характера и делать это немедленно, не дожидаясь мира и других благоприятных обстоятельств. В этом понимании и заключалась главная сила большевиков по сравнению с их противниками.

Резюмируя, можно утверждать, что решающими причинами поражения белых стали именно слабость социальной программы и отсутствие четкой идеологии. Они не смогли представить для большинства народа достойную альтернативу большевизму. В этом их историческая трагедия. Для простого народа они оставались «господами». Остальные причины: отсутствие стратегического единства, слабость тыла, враждебность национальных окраин – имели второстепенное значение.

По структуре режим Колчака представлял классическую военную диктатуру. Верховный правитель соединял в своих руках всю полноту военной и гражданской власти. В декабре 1918 года Совет министров ввел смертную казнь за покушение на его жизнь или на насильственный переворот (дополнение к статье 99 дореволюционного Уголовного уложения). За подготовку покушения на жизнь Верховного правителя грозила каторга (ст. 101) и даже за печатное или публичное оскорбление его личности – тюремное заключение (ст. 103). Умышленное неисполнение его указов и приказов также каралось каторжными работами (ст. 329).[180] Правовые пределы его власти как Верховного правителя определялись все тем же, принятым сразу после переворота «Положением о временном устройстве государственной власти в России», а в качестве Верховного главнокомандующего – восстановленным дореволюционным военно-дисциплинарным уставом, дополненным статьей 46-1, позволявшей ему в военное время своей волей разжаловать в рядовые генералов и офицеров.