Читать онлайн «Лобачевский». Страница 52

Но, сознавая всю цену сочинения г. Лобачевского, я не могу, однако ж, не пенять ему за то, что он, не дав своей книге надлежащего заглавия, заставил нас долго думать понапрасну. Почему бы вместо заглавия «О началах геометрии» не написать, например, сатира на геометрию, карикатура на геометрию или что-нибудь подобное?.. Теперь же я думаю и даже уверен, что почтенный автор почтет себе весьма мне обязанным за то, что я показал истинную точку зрения, с которой должно смотреть на его сочинение. С. С».

Авторы трусливо скрыли свои фамилии, подписавшись инициалами «С. С». Булгарин и Греч не пожалели в своих журналах места на пасквильную рецензию. Объемная статья с большими выдержками из мемуара «О началах геометрии».

Лобачевский долго сидел в горестной задумчивости. Булгарину и Гречу есть дело до всего: не только до литературы, но и до геометрии. Кто бы ни скрывался под псевдонимом «С. С.», чувствуется что этот человек внимательно прочитал мемуар. Но почему такая дикая злоба? Кто он? Математик — это несомненно. Почему не захотел понять? Или просто не пожелал принять… Ясно одно: главная цель «С. С.» — повлиять на публику, принизить, осмеять казанского геометра, выставить его чуть ли не сумасшедшим.

Ему почему-то пришли на ум слова Ньютона: «Гений есть терпение мысли, сосредоточенной в из вестном направлении».

Терпение мысли… Когда Даламбер в юности спросил у своей тетушки, что такое философ, она ответила: «Сумасшедший, который терзает себя всю жизнь лишь для того, чтобы о нем говорили после смерти». Тетушка была мудра.

Сделать открытие, оказывается, мало. Нужно еще пробить ему дорогу в умы людей. Отступаться нельзя. Почему эти люди не хотят понять простой истины: если даже действительный случай — эвклидова геометрия — содержится как частный случай (пусть умозрительно) в более общем случае — новой геометрии, — то выгоднее все-таки изучать последний, хотя бы некоторые комбинации оказались никогда не применяемыми? Очень вероятно, что эвклидовы положения одни только истинные, хотя и останутся навсегда недоказанными. Как бы то ни было, новая геометрия, если и не существует в природе, тем не менее может существовать в нашем воображении и, оставаясь без употребления для измерения на самом деле, открывает новое обширное поле для взаимных применений геометрии и аналитики.

Почему в таком случае не подвергает осмеянию предложение Остроградского, согласно которому символ, обозначающий решение уравнения любой степени, должен быть рассматриваем как вполне явная функция, над которой мы можем совершать любые действия? Почему «радикалисты» не поднимают вой?

Ответ издателям написан, отослан. Но напрасно Лобачевский трудился: «братья-разбойники» Булгарин и Греч только посмеялись над бессильным негодованием казанского геометра. Его ответ они бросили в корзину.

Когда Мусин-Пушкин прочитал пасквиль в «Сыне отечества», то пришел в ярость и немедленно обратился к министру народного просвещения Уварову, сменившему Шишкова.

«В 41-й книжке «Сына отечества» помещена критика на сочинение г. Лобачевского.

Не касаясь достоинства самого сочинения, которое может и должно быть разбираемо, как и всякое другое, мне кажется, однако, что г. рецензент не должен был касаться личностей; то ставить сочинителя ниже приходского учителя, то называть сочинение его сатирою на геометрию и пр…

Нет ли здесь другой, скрытой цели? Унизить ученого, более двадцати лет служащего с честию, обнародовавшего много весьма хороших учебников и занимающего с пользой для университета восьмой год почетную и многотрудную обязанность…»

Но Уваров вовсе не намерен ссориться с Булгариным и Гречем. Это был тот самый Уваров, который сделал своим девизом слова: «Самодержавие, православие, народность». Ссориться с Мусиным-Пушкиным ему тоже не хочется. «На вышеупомянутые выражения обратил я внимание цензуры и приказал издателю журнала поместить в оном возражения на критику, какие сделает сочинитель Геометрии». Однако опровержение Лобачевского так и не было опубликовано.

В 1835 году по инициативе Лобачевского начинают выходить «Ученые записки Казанского университета». Здесь в первом же томе Николай Иванович печатает свою «Воображаемую геометрию» и ответ критикам из «Сына отечества». «В № 14 журнала «Сын отечества» 1834 года напечатана критика, весьма оскорбительная для меня и, надеюсь, совершенно несправедливая. Рецензент основал свой отзыв на том только, что он моей теории не понял и почитает ее ошибочной, потому что в примерах встречает один нелепый интеграл. Впрочем, такого интеграла не нахожу я в моем сочинении. В ноябре месяце прошедшего года послал я к издателю ответ, который, однако ж, не знаю почему, до сих пор, в продолжение пяти месяцев, еще не напечатан».

На университетском дворе после строительства остались каменные плиты; они улеглись здесь на века. Одна из плит треснула: в щель высунулся нежно-зеленый росток. Это он, такой беззащитный на вид, расколол многопудовую плиту и полез, полез вверх, к солнцу…

— Воображаемая геометрия… — сказал ректор и устало улыбнулся.

Он верил.

Семья и есть вечное дерево. Дети — зеленые ветви, отростки. Ньютон в своем ученом эгоизме прожил жизнь холостяком. Он не знал отцовской любви, семейных забот. Предметом его необузданной страсти была наука, и только наука. «Я не знаю, чем кажусь миру, — говорил он. — Но самому себе я кажусь похожим на ребенка, играющего на берегу моря и радующегося, когда ему удалось найти цветной камешек или более других цветную раковину, тогда как великий океан истины расстилается перед ним по-прежнему неисследованный». Таким большим беззаботным ребенком он остался до конца. Он ни за что не отвечал, кроме своих теорий. Служебная лямка не давила ему на плечи, его не затягивали в чиновничий мундир. Лишь единственный раз в жизни он появился в шитом галуном профессорском мундире — и то, когда пришлось выступать кандидатом в парламенте. Он никогда не носил очков, а первый зуб потерял в восемьдесят пять лет. Больше всего он пекся о своем здоровье и последние сорок лет провел в праздности, не дав миру ничего. Он мог позволить себе чудовищную рассеянность. Рассказывают: друг Ньютона, не застав хозяина дома, съел его обед. Вернувшись домой, Ньютон заметил обглоданные кости и воскликнул: «Однако, как мы философы рассеянны: оказывается, я уже пообедал!» О нем говорили: «Превосходивший умом человеческий род».

Скажут ли так о Лобачевском? Ведь основным делом жизни — научными трудами — ему приходится заниматься урывками.

Он по-прежнему ведет преподавание по трем-четырем кафедрам. Тут и статика, и динамика, и интегральное и вариационное исчисления, и гидростатика, и гидравлика, опытная и теоретическая физика. Издает «Ученые записки», возглавляет строительный комитет. Мусин-Пушкин вытребовал-таки деньги на строительство. Началась строительная эпопея: возведение клиники, новой библиотеки, анатомического театра, химической лаборатории, новой обсерватории. Планы и архитектура всецело принадлежат Лобачевскому, так как архитектор Коринфский особой фантазией не отличается. Мусин-Пушкин любит блеск, роскошь и средств не жалеет. Химическая лаборатория, химический и физический кабинеты должны сверкать. Шкафы, витрины — из красного дерева. Глянец, лоск, чистота. Попечитель сам каждое воскресенье после обедни проверяет порядок в университете, безукоризненно белым платочком проводит по паркету, по стеклам. Библиотечная зала должна быть самой красивой в России. Университет должен стать самым великолепным в империи…