Читать онлайн «Баронесса. В поисках Ники, мятежницы из рода Ротшильдов». Страница 41

Сочинения Монка не укладывались в один какой-либо жанр. В них слышны и госпел, и страйд, и блюз, ощущается влияние того проповеднического тура и вместе с тем радио. Звук совершенно неповторимый: достаточно услышать два-три аккорда – и неважно, понравилось вам или нет, но «подпись» Монка вы уже узнали. И я хотела понять, каков именно вклад Монка в историю музыки.

– Телониус – основоположник современного джаза. Те гармонические возможности, которые он первым открыл, освободили и Чарли Паркера, и Джона Колтрейна, и Диззи Гиллеспи от оков тогдашней популярной музыки, – настаивал Тут. – Прежде музыка состояла в основном из простых аккордов, но бибоп выбросил старые правила в окошко или, как думали многие, разбил дивный витраж молотком: бибоп как будто распадался на тысячи осколков.

Монк зашел в своем гармоническом бунте дальше большинства современников. Те сочетали ноты в странные последовательности, пренебрегая мелодическими законами, извращая аккорд, но Монк добавил к этому нечто особенное. Больше всего мне нравится, как об этом говорил Чико Гамильтон: «Я играл с пианистами, которые лупили только на белых клавишах, играл с пианистами, которые признавали только черные, но этот сукин сын ухитрялся играть на стыках между клавишами».

В глазах музыкантов Монк, возможно, был героем, но в ту пору, когда Ника впервые услышала «Около полуночи», критики не находили добрых слов для Монка и его музыки. Влиятельный промоутер Джордж Вейн говорил мне: «Впервые я слушал его в конце 1940-х и решил, что он просто не умеет толком играть». Ведущий музыкальный журнал той эпохи, Downbeat, отзывался о нем как о «пианисте, который НЕ изобрел бибоп и в целом играет плохую, пусть местами и интересную, музыку».

Если б не одна молодая женщина-промоутер, Нике, возможно, и не довелось бы услышать ту песню. Лорейн Лайон Гордон[13] влюбилась в музыку Монка и решила, что эту музыку должны услышать все. Она отправилась к Монку домой. «У него дома стояло пианино – комната была узкая, словно у Ван Гога в Арле, только кровать и комод с зеркалом». Пока Монк играл, гостья вынуждена была сидеть на кровати. «Он сидел спиной к нам и играл композиции, каких мы никогда прежде не слышали. Я подумала: это великий блюз! Вот почему он мне так понравился».

Лорейн разъезжала по стране словно коммивояжер – с чемоданом, набитым пластинками. «Ездила в Филли, в Балтимор, и в Кливленд, и в Чикаго. Я была тогда девчонкой и пыталась продавать Монка и других, кого мы записывали в "Блю Ноутс". И в Гарлеме тоже. Ребята из магазинов говорили мне о Монке: "Он не умеет играть. У него обе руки левые". Приходилось попотеть, чтобы заставить их купить пластинку и послушать». По словам Лорейн, она скоро сделалась у Монка девочкой на побегушках: «Он вызывал меня и просил: "Отвези меня туда. Сделай то-то", и я возилась с ним, потому что даже тогда понимала, что он особенный. Сделалась его странствующим рыцарем женского пола».

Умел Монк находить женщин, которые брали на себя все заботы о нем, – сперва мать, потом жена Нелли, Лорейн, Ника. В 1930-х годах он лишь один раз добыл себе работу, и то на короткое время, а так вполне счастливо сочинял музыку, болтался с ребятами, лабал и окончательно уверился в том, что работа по расписанию – не для него. В те времена гениям разрешалось чудить и даже нарушать общепринятые правила, как будто принадлежностью к миру искусства оправдывалась и безответственность, и вполне эгоистический образ жизни. Лорейн Лайон Гордон подала пример, сравнив комнату Монка с обителью Ван Гога, и другие агенты Монка и авторы, писавшие о нем, подхватили тему, заговорили о его плясках, о его шляпах, о его необычном поведении.

В конце марта 1943 года, когда Ника в Африке сражалась за «Свободную Францию», Монк явился на призывной пункт и, как гласит семейное предание, заявил, что отказывается сражаться за страну, которая держала его предков в рабстве и до сих пор ничего толком не сделала для искоренения расизма. Ему выдали белый билет по форме 4F, как страдающему психическим расстройством. Вообще-то Монк редко высказывал какие-либо политические убеждения. В отличие от многих сверстников он не присоединился к Исламским братьям, не участвовал в маршах во имя равенства: делом его жизни была музыка. «Я вам что, соцработник? – накинулся он на одного интервьюера. – Мне плевать, что будет с тем чуваком или с этим. Мне есть чем заняться: сочинять музыку и заботиться о семье».

Он прекрасно знал себе цену. «Полагаю, я сделал для современного джаза больше, чем все остальные музыканты вместе взятые, – заявил он корреспонденту французского джазового журнала. – Поэтому мне противно слышать, как говорят: "Гиллеспи и Паркер совершили революцию в джазе". Большинство новых идей принадлежит мне. Я у Диззи и Птицы ничего не заимствовал, они ничему меня не научили. Они то и дело обращались ко мне, а в итоге вся слава досталась им».

Тем не менее знатоки уже признавали Монка верховным жрецом джаза. Он стал наставником молодых музыкантов – саксофониста Теодора «Сонни» Роллинза, трубача Майлза Дэвиса. «Монк научил меня большему, чем все остальные. По сути дела, всему научил», – говорил Дэвис.

Но это было признание лишь среди знатоков, оно не материализовалось в виде популярности и денег. Монк злился, глядя на то, как Диззи Гиллеспи и Чарли Паркер, что ни день, выступают, окружены славой. В середине сороковых годов Диззи зарабатывал по несколько тысяч долларов в неделю, а у Монка – ни работы, ни стабильного дохода. На исходе 1946 года Монк даже перестал платить взносы в профсоюз музыкантов. «Они играли со мной, повторяли мои мелодии, спрашивали совета, как добиться настоящего звука, как писать аранжировку, просили разбирать и исправлять их композиции, они пользовались моими темами… А меня даже в клубы не приглашали. Порой я даже не мог сходить в "Бердленд". Можете себе представить, каково музыканту слышать с улицы, как играют его темы, и не иметь возможности зайти в клуб?»

Первую пластинку Монк записал в 1948 году. На одной стороне – «Телониус», на обороте – «Пригородные глаза». Вскоре после этого он был арестован за хранение марихуаны и провел месяц в тюрьме. Сидел в тесной камере душным летом и думал о том, что после отсидки его как минимум на год лишат лицензии, дававшей право выступать в кабаре и большинстве клубов. Тут еще и Лионард Физерс опубликовал «Бибоп изнутри» (Inside Bebop) и одним абзацем расправился с Монком: «Он написал несколько неплохих мелодий, но едва ли достигнет успеха как пианист – техника у него слабая и непоследовательная». Зимой 1949 года, случайно столкнувшись с писателем, Монк ухватил его за грудки и наорал на него: «Ты вырвал у меня последний кус хлеба».