Читать онлайн «Елизавета Тюдор». Страница 48

Флорентийский банкир, вооруженный верительными грамотами от шотландской королевы и герцога Норфолка, а также картой предстоящей высадки испанцев, изобиловавшей нелепыми ошибками, изобличавшими его более чем приблизительное знакомство с географией Англии, отправился в большой дипломатический вояж по Европе. Первым на его пути был герцог Альба в Нидерландах. Выслушав оптимистический щебет Ридольфи, человек, который уже пять лет огнем и мечом пытался насадить католицизм среди еретиков, откровенно назвал план вторжения в Англию сумасшествием. Своему королю он написал, что, если Норфолку действительно удастся поднять восстание и удержать столицу дольше месяца, Испания может поддержать его, но она ни в коем случае не должна брать инициативу на себя. Филипп пребывал в задумчивости. Англия и ее королева все больше досаждали ему негласным потворством его мятежным подданным в Нидерландах, грабительскими рейдами пиратов и тем невинным бесстыдством, с которым Елизавета присвоила себе его флот с золотом в 1568 году и сокровища его колониальных рудников. Испанские «интервенционисты» громко требовали возмездия за пролившуюся кровь английских католиков. Однако король, как и Альба, прекрасно сознавал, что у него нет ни сил, ни средств открывать войну на два фронта. Тем не менее переписка между ним, папой и Марией Стюарт оживилась. Это и привлекло внимание английских спецслужб, неусыпно следивших за шотландской королевой и ее корреспондентами как в самой Англии, так и на континенте. Одно из зашифрованных писем от Ридольфи к Марии попало в руки контрразведки Фрэнсиса Уолсингема. Его удалось дешифровать, хотя имена, упомянутые в нем, и остались закодированными. Через некоторое время перехватили посыльного с деньгами для Марии от герцога Норфолка, а обыскав дом последнего, обнаружили коды и ключи к шифрам. Вся схема заговора Ридольфи легла на стол Уильяма Сесила. Норфолка немедленно арестовали, и английская Фемида устами пэров королевства без задержки вынесла ему смертный приговор за государственную измену.

Елизавете оставалось лишь подписать его, но у нее рука не поднималась сделать это. Норфолк был ее младшим и ближайшим родственником, пусть не по годам заносчивым и не по заслугам гордым. Напрасно советники нашептывали ей, что герцог слишком далеко зашел в своих интригах, что он навсегда останется ее врагом и центром притяжения всех оппозиционных сил и что его необходимо устранить в интересах ее личной безопасности и для блага королевства. Королева не считала, что ее личная безопасность стоит пролития крови Ховардов — крови, которая текла и в жилах ее матери. Кроме того, сказывалась ее нелюбовь брать на себя ответственность за приговор, связанный со столь суровым наказанием. У ее доброжелателей были сильные аргументы: ее жизнь или смерть не являлись частным делом, от них «зависит все государство, крах целой страны и переворот в религии. И если из-за небрежности или женской жалости это произойдет, что она ответит Господу?». Королева, казалось, сдалась и подписала приговор, но тут же отозвала его обратно. Уильям Сесил обреченно писал: «Ее Величество всегда была милосердной и из-за своего милосердия терпит больший ущерб, чем из-за строгости. Она же полагает, что ее больше любят за то, что она причиняет себе вред. Сохрани ее, Господь, надолго среди нас». Спустя месяц измученная сомнениями Елизавета снова поставила подпись под смертным приговором Норфолку, но в ночь накануне приведения его в исполнение взмыленный посыльный прибыл к Сесилу с распоряжением отсрочить казнь. Эта история повторилась еще дважды, прежде чем королева приняла наконец роковое решение. Она написала своему верному министру: «Мой разум раздваивается, и та половина, где гнездятся привязанность и симпатия, не может поверить другой». Но вторая половина, обремененная грузом ответственности, как всегда, перевесила.

Трагедия Норфолка заставила Елизавету повернуться к Марии Стюарт суровым лицом, на котором больше не было фальшивой дипломатической улыбки. Несколькими энергичными мазками она обрисовала свою новую политику по отношению к виновнице всех смут в ее королевстве: отныне Елизавета лишает ее своей поддержки и прекращает попытки восстановить ее на престоле. Вследствие ее опасных интриг она становится не гостьей, но пленницей Английского королевства, режим ее содержания ужесточается, связи с внешним миром прекращаются. Это были шаги Елизаветы-политика. Елизавета-женщина нанесла Марии еще один сокрушительный удар: она позволила наконец обнародовать засекреченные до этого данные расследования преступления шотландской королевы. В Англии был опубликован трактат на английском, латинском и шотландском языках с приложением к нему знаменитых «писем из ларца», в которых Мария и Босуэл обсуждали планы убийства Дарили, чтобы Европа смогла увидеть подлинное лицо шотландки. Они, без преувеличения, произвели фурор.

Однако, как ни велик был гнев Елизаветы, она ни на минуту не допускала, что может обойтись с венценосной сестрой, помазанницей Божьей, как с обыкновенной заговорщицей. Ни один волос не должен был упасть с ее головы, ибо она, по мнению английской королевы, была неподсудна человеческому суду. Монархи отвечают за свои дела только перед тем, кто их поставил, — перед самим Творцом.

Немногие из ее подданных разделяли эту точку зрения. После разоблачения заговора Ридольфи весной 1572 года собрался парламент. Главными вопросами повестки были укрепление безопасности королевства и наказание участников заговора. Выслушав официальный отчет о недавних событиях и роли в них шотландской королевы, которая впервые была представлена публике как прелюбодейка и виновница в покушении на жизнь собственного мужа, депутаты в один голос потребовали ее крови. И ученые юристы, и государственные чиновники, и прямодушные провинциальные джентльмены были едины во мнении: Мария представляет собой смертельную угрозу для протестантской Англии. Сам спикер палаты общин сказал в своей вступительной речи, что ошибочно думать, «будто есть некто в этой земле, кого закон не может коснуться». Один из депутатов перевел это на обыденный язык: «Отрубить ей голову и больше не шуметь об этом». Дебаты продолжались несколько дней; менее сентиментальные, чем их королева, парламентарии требовали казни Норфолка, которому не пошли впрок все предостережения и милость, проявленная к нему государыней. Когда же речь заходила о судьбе Марии, парламентский язык отступал перед разговорным: эту «самую невиданную шлюху во всем мире», этого «огромного и страшного дракона» следовало казнить вслед за герцогом, «если только можно будет облечь все в законную форму».