Читать онлайн «Иосиф Григулевич. Разведчик, «которому везло»». Страница 4

Григулевич почти еженедельно встречался с Кодовильей, решая неотложные дела по подбору кадров для резидентуры, обсуждая очередные шаги по развертыванию движения солидарности с СССР. По всей стране создавались комитеты по сбору средств для Красной Армии. Позже они были объединены в Демократическую конфедерацию помощи. Кодовилья был откровенен: «Не будем предаваться иллюзиям, Хосе. Война предстоит долгая и затяжная, кажется, что борьба ведется из последних сил, но Советский Союз выстоит. Нацисты ощущают себя хозяевами мира. В Аргентине последователи Гитлера ведут себя все наглее. Они повсюду—в государственном аппарате, в армии. Особенно зверствуют те, что работают в полиции. Проводят незаконные обыски, аресты, отправляют без всяких причин на крайний юг — в ссылку. Составляют списки коммунистов, подлежащих нейтрализации. Но Комитеты помощи мы продолжаем открывать, несмотря ни на что…»

По указанию Кодовильи для «Артура» изготовили на клочке шелковой материи «удостоверение личности», в котором партийным организациям предписывалось «оказывать помощь товарищу Антонио по линии спецработы». Григулевич установил рабочие контакты с Хуаном Хосе Реалем, франсиско Муньосом Диасом и Армандо Кантони, авторитетными деятелями КПА. Иосиф нуждался в их помощи по подбору людей в разведывательную сеть. Вскоре по распоряжению Кантони в столичных партячейках было проведено срочное анкетирование сотен товарищей. Из всей этой армии кандидатов особое внимание Григулевича привлекали итальянцы, немцы, греки, испанцы и французы. Требовалось наладить агентурную работу в иностранных колониях. Именно там можно было черпать кадры для заброски в Европу.

К Григулевичу стали поступать увесистые конверты с анкетами и автобиографиями. Иногда Кантони сам составлял характеристики на подходящих, с его точки зрения, людей. С некоторыми из них Иосиф беседовал лично, выдавая себя за партийного функционера. Если кандидат нравился, Григулевич собирал на него дополнительную информацию, выяснял уровень «идеологической зрелости», давал пробные поручения для выяснения деловых качеств. Других вариантов быстрого формирования информационной сети у Григулевича просто не было. И если кандидат спрашивал: «Для чего все это?» — Иосиф отвечал коротко: «Рог la causa» или «Brigada perdida». Дополнительных вопросов не возникало. Еще бы: тебя избрали для специальной сверхсекретной партийной работы! Это особая честь, высшее доверие!

Об указании Москвы по созданию диверсионной группы в КПА не знали, в том числе и Кодовилья. Тема была слишком деликатной.

Поздней ночью 2 июля резидент «Артур» в своей небольшой квартире на улице Суипача подготовил первое почтовое сообщение для отправки в Нью-Йорк. Начиналось оно словами: «Приступил к выполнению задания…»

Добросовестная реконструкция жизни любого человека — трудоемкая задача, и она осложняется куда больше, если речь идет о людях, имевших отношение к секретным миссиям, тайным операциям или шпионским скандалам. Мною двигало искреннее желание понять человека, которого в статьях и телепередачах, посвященных «разведчикам и шпионам», иногда как бы в насмешку называли «советским Лоуренсом», а иногда «безжалостным киллером Сталина», которого НКВД — МГБ перебрасывало с континента на континент для приведения в исполнение «смертных приговоров» врагам советского режима. И редко, очень редко Григулевича называли выдающимся разведчиком советской эпохи.

Сегодня очевидно, что многие клеветнические утверждения о нем не имеют никакого отношения к реальным фактам его разведывательной деятельности. Завидная работоспособность, неиссякаемая энергия и природная живость ума способствовали не только стремительному восхождению Грига (как нередко звали его друзья) по ступенькам научной карьеры после «ухода из разведки», но и вызывали необъявленную войну со стороны некоторых ревнивых коллег из академического мира. Именно в этой среде возникли липкие слухи о «профессиональном киллерстве» Григулевича, а также голословные «свидетельства» о том, что его научная карьера «подпиралась» могущественным Комитетом госбезопасности. В этих же кругах родился «тезис» о том, что он был всего лишь талантливым компилятором. Дескать, Григ использовал свои уникальные способности к языкам (он свободно владел испанским, французским, английским, итальянским, португальским, польским, литовским и некоторыми другими) для сбора материалов из малодоступных зарубежных источников, кое-как организовывал их в единое целое и таким образом «штамповал» одну книгу за другой.

Безусловно, Григулевич знал о подспудной клеветнической кампании недругов и отвечал на нее новыми книгами и исследованиями. Мощь его интеллекта, ренессансность натуры, напористость, равно необходимая для выживания и в капиталистическом и в советском обществе, помогли ему занять достойное место в научной и общественной жизни страны.

Особенно предвзято о Григулевиче стали писать после его смерти, в конце 80—90-х годах. На разоблачительно-непримиримом уклоне многих публикаций несомненно сказывались «злоба дня», новый идеологический заказ, понятное стремление к сведению счетов с прошлым, а то и личная закомплексованность авторов.

Я всегда внутренне передергиваюсь, когда просматриваю разбухшее досье газетно-журнальных вырезок о Григе.

«При одном упоминании имени Григулевича даже видавшие виды чекисты бледнели и разом замолкали, настолько зловещей была слава об этом человеке» — подобные штампованные фразы неизменно кочевали из статьи в статью.

Один из торопливых клеймителей как бы невзначай обронил: «Григулевич не писал в стол, предпочитая гонорары и почет при жизни. В последние годы он был не фанатиком коммунистической идеи, а, скорее, циничным и расчетливым наемником на фронте холодной войны». Суровые, хлесткие, безапелляционные слова. «Наймит», «шпион по особым поручениям Кремля», «опричник Сталина», «коминтерновский киллер» — разоблачители не жалели эпитетов.

«Ладно, можно согласиться, что с клеймом “коминтерновского киллера” мы несколько переборщили. Но махровым циником он все-таки был! — дружно восклицают оппоненты. — Его саркастические оценки советского режима и его “монолитного руководства” помнят многие! Он служил режиму, процветал за его счет и, тем не менее, вовсю поносил своего кормильца». О цинизме Григулевича особенно пылко говорили в перестроечную эпоху и в начале демократической, затем страсти и инквизиторский запал поутихли. Индивидуальный цинизм Иосифа Ромуальдовича не выдержал никакого сравнения с махровым цинизмом неолиберальной российской государственности. Самоирония, скепсис и демонстративный цинизм использовались Григом для самозащиты от массированного вторжения лжи и демагогии. Он видел, что советскономенклатурная система гнила изнутри, и понимал, что будущее не сулит ничего хорошего «мамонтам сталинской эпохи»…