Читать онлайн «Королева пустыни». Страница 63

Как Гертруда сама понимала, любое «разрешение» ничего бы не стоило. Кроме того, весьма недвусмысленно ее не одобрял британский консул. Отправляется она на собственный страх и риск.

Трое агайльцев получили расчет и уехали, понося «проклятую дорогу» до Хаиля. Пятнадцатого января Гертруда выслала большую часть своей команды вперед и пошла искать замену трем погонщикам среди дружественных христианских крестьян, которым доверяла. На секунду она остановилась на станции в Зизе, справиться о пропавшем письме, адресованном Дику, но не нашла его и решила, что в данный момент с любимыми людьми связь отсутствует. Она будет и дальше писать письма, которые неоткуда отправить, и складывать их до тех пор, пока не дойдет до новой железной дороги на другой стороне Сирийской пустыни.

Прошло уже пятьдесят четыре дня с начала путешествия, но одолела она лишь пятую часть пути до Хаиля. Перед ней лежала долгая и неизвестная дорога, но так как Гертруда стала свободна, к ней вернулись безмятежность и очарованность пустыней. Ужасная и прекрасная, с ревущей тишиной и бриллиантами ночных звезд, она стала для Гертруды чем-то большим, нежели просто почвой для испытания себя в экстремальных условиях. Это была символическая альтернатива божеству, в которое Гертруда никогда не верила. При ее потребности в любви и поддержке пустыня стала возможностью перехода к другой точке зрения. Правду Гертруда говорила в своих более редких и поэтических письмах к другу Чиролу:

«Я теперь узнала одиночество в уединении, впервые, и… мои мысли блуждали далеко от лагерного костра, уходили в такие области, от которых я бы предпочла не иметь такого полного и острого ощущения… иногда я ухожу спать с таким тяжелым сердцем, что, думалось, не смогу пронести его сквозь следующий день. Но потом приходит рассвет, приятный и благословенный, незаметно накрывает широкую равнину и спускается по длинным склонам ложбинок, и в конце концов прокрадывается и в мое темное сердце… Вот все, что я могу из этого извлечь, наученная своим одиночеством хотя бы какой-то мудрости, наученная смирению и умению выносить боль, не плача вслух».

В другом дневнике она пишет 16 января:

«Я обрезала нить… Луис Маллет меня проинформировал, что если я двинусь в сторону Неджда, моя страна умывает руки, и я сама дала полное оправдание османскому правительству, сказав, что иду на свой страх и риск… Мы сворачиваем к Неджду, иншалла, от нас отказались все власти, которые тут есть, и единственная нить, еще не обрезанная, разматывается в этой книжечке, моем путевом дневнике, который ведется для тебя.

Я – вне закона!»

Жребий был брошен, и политически Гертруда миновала точку невозврата. Она уже прошла из Дамаска почти двести миль к югу до Зизы, а сейчас направляла свой караван на юго-восток, в Хаиль. Оттуда она собиралась направиться на северо-восток в Багдад, перед тем как совершить бросок через Сирийскую пустыню с востока на запад, обратно к точке старта, в Дамаск.

Лежащие впереди дикие земли бесконечно различались по видам и условиям. Лето приносило крайнюю жару, до 140[27] градусов в полдень, но сейчас, в самые холодные месяцы, январь и февраль, в пустыне властвовали воющие ветры, лед, туман и снежная крупа. Возделанные поля попадались клочками, их расположение зависело от непредсказуемых зимних дождей. На равнинах и в пустынях бывали случайные подземные потоки, рождающие озерца, и небольшие клочки плодородной почвы, потом сменяющиеся уступами скал и гальки, где попадались кочки растительности, выжженные добела солнцем и ветрами. В местах, где выпадал дождь, наполняя водой ключи, жителям оазиса представлялась возможность выращивать какие-то посевы, но Гертруда оставляла поселян за спиной, путешествуя там, где кочуют скотоводы, совершающие сезонные миграции на сотни миль. Они гонят огромные стада верблюдиц и молодняка на пастбища, направляясь потом на северо-запад в Сирию или на северо-восток в Ирак на ежегодную верблюжью ярмарку. «Этот мир полон верблюдов… они бредут поперек нашего пути тысячами, пасясь на ходу. Это как огромная медленная река шириной в несколько часов».

Гертруда разделяла с Лоуренсом доходящее почти до мании восхищение бедуинами, их загадочностью, от которой веяло мощью. Они оба восхищались независимостью, подвижностью и стойкостью, превращавшими этих кочевников в аристократию пустыни. В этом восхищении – возможно, для них обоих – содержалась физическая привлекательность типа воина-аскета. Лоуренс в своем введении к «Аравийской пустыне» написал:

«Бедуин рождается и воспитывается в пустыне и всей душой любит эту пустую землю, слишком суровую для волонтеров, по той причине… что здесь он, без всякого сомнения, свободен. Он отбрасывает все естественные связи, все излишества и сложности комфорта, чтобы достичь этой личной свободы, хорошо знакомой с голодом и смертью… Он находит роскошь в отречении, отказе, самоограничении. И проживает свою собственную жизнь в суровом эгоизме».

Бедуины отрицали все власти, и их правила поведения были их собственными правилами. На турецкую настойчивость они поддавались не более, чем на британское влияние. Существовала, как пишет исследователь Ближнего Востока Альберт Гурани, «определенная иерархическая концепция… [Арабские пастухи] считали, что обладают свободой, благородством и честью, которых нет у крестьян, купцов и ремесленников». Гертруда, которая на это чувство чести у племен поставила свою жизнь, с энтузиазмом подписывалась под данной точкой зрения.

Члены каждого племени были связаны предположительно общим предком. Понятие родства через этого предка – зачастую некое идеальное понятие, а не доказуемый факт – пропагандировалось шейхами как наследственными вождями, защитниками и судьями. В то время как пастбищные земли и вода считались среди кочевников общей собственностью, между племенными группировками все время происходили стычки и газзу, набеги, целью которых обычно бывал угон верблюдов, овец и коз – а иногда и убийство, когда еще и похищали женщин. В «Пустыне и плодородной земле» Гертруда писала о фаталистическом отношении кочевников к этой жизни:

«Араб никогда не бывает вне опасности, и все же он ведет себя так, будто ему никогда ничего не грозит. Он раскидывает свой жалкий маленький лагерь, десять – пятнадцать шатров, на широкой полосе незащищенной и незащитимой земли… Потеряв все до нитки, он бредет по пустыне и жалуется всем, и кто-нибудь даст ему кусок-другой материи из козьей шерсти, кто-нибудь еще – кофейник, третий – верблюда, четвертый – несколько овец, пока наконец не появится у него крыша и достаточно скота, чтобы не дать семье помереть с голоду».