Читать онлайн «Убийство царской семьи». Страница 27

Гиббс: “Государыня верила в его (Распутина) праведность, в его душевные силы, что его молитва помогает”.

Занотти: “Всегда она была религиозной... Мало-помалу она из религиозной превратилась в фанатичку. Религия для нее в последние годы была все. Она очень любила молитву и богослужения, но обрядность самая ее не захватывала всю. Она отдавалась религии умом... На все вещи она мало-помалу стала смотреть именно с точки зрения религиозной. Только так она и смотрела на все: грех или не грех. Она не рассматривала вопроса с точки зрения жизненной, а исключительно с точки зрения религиозной... На этой почве ее религиозного фанатизма и существовал Распутин... Она твердо верила, что Распутин имеет особый дар — дар молитвы, что Распутин может молиться и молитвой своей может достигнуть таких результатов, которые желательны. Облегчения болезни Алексея Николаевича она приписывала исключительно молитве Распутина”.

Жильяр: “Мои многолетние наблюдения и попытки объяснить причину его (Распутина) значения у них довели меня до полного убеждения, которое мне кажется истиной или очень близким к истине, что его присутствие во дворце тесно было связано с болезнью Алексея Николаевича. Узнав его болезнь, я понял тогда силу этого человека. Когда мать поняла, что ее единственный, ее любимый сын страдает такой страшной болезнью (гемофилия), которую передала ему она, от которой умерли ее дядя, ее брат, ее два племянника, зная, что не будет ему помощи от человека, от науки, она обратилась к Богу. Она отлично знала, что смерть может наступить от этой болезни каждую минуту, при малейшей неосторожности Алексея... Мне кажется, что ее религия не дала ей того, чего она ожидала: кризисы с ним продолжались, грозя ему смертью. Чуда, которого она так ждала, все еще не было. Когда ее познакомили с Распутиным, она была убеждена им, что, если она обратится к нему во время болезни Алексея Николаевича, он “сам” будет молиться и Бог услышит его молитву. Она должна верить в его молитву, и, пока он, Распутин, будет жив, сын будет жив. Алексею Николаевичу как будто стало лучше. Называйте это как хотите: совпадением ли, но факты общения с Распутиным и облегчение болезни Алексея Николаевича совпадали. Она поверила. Ей и не оставалось ничего более. В этом она нашла себе самой успокоение.

Она была убеждена, что Распутин есть посредник между ею и Богом, потому что одной ее молитва не дала ей облегчения. Они смотрели на Распутина как на полусвятого. Я могу отметить такой факт. Я с ними жил четыре года. Они меня любили. И никогда, ни одного раза они не сказали со мной ни одного слова про Распутина. Я ясно понимал: они боялись, что я, как кальвинист, не пойму их отношения к Распутину”.

Если вдуматься в этот сложный клубок переживаний Императрицы, слушая показания многолетних очевидцев ее настроений до рождения сына и после рождения, делается ясным, что с болезнью сына она зашла в тупик переживаний. Ее больной, истеричной душе нужен был покой. Кто же мог дать ей его? Наука? Она не могла обещать ей жизни сына. Наоборот, при каждом кризисе она только подчеркивала опасность, создавая для матери чувство вечного напряженного страха. Этот свой покой она нашла в лице Распутина, ибо он мог обещать ей и действительно обещал жизнь сына, пока жив он сам.

Для Государыни Императрицы Александры Федоровны Григорий Распутин был психологической неизбежностью.

Расследование Чрезвычайной Следственной Комиссии об “измене” Государя и Государыни

Истерия, как таковая, при известных условиях может сама быть фактором воспитания данного индивидуума в опытных и умелых руках.

Подвергаясь болезненным переживаниям, Императрица искала себе исхода. Она нашла его в религиозных нормах. Все шло отсюда. На этом же покоилось и влияние Распутина.

Каким же образом могла возникнуть мысль о столь тяжком преступлении, как измена?

Я старался проверять выводы следствия всеми доступными средствами. Когда я установил обстановку увоза Царя из Тобольска, работа Чрезвычайной Следственной Комиссии о “вине” Царя и Царицы и выводы ее следователя Руднева получили для меня большое значение [ 24 ].

Я устанавливал самую достоверность этой работы. В показании Керенского значится: “Судебным следователем, производившим расследование о роли Николая, Александры Федоровны и ее кружка, был Руднев. Я сам его до этого времени лично не знал. Он был привлечен к работе в Комиссии как талантливый и энергичный следователь, как мне его рекомендовали члены Комиссии, сходящиеся, кажется, все в такой оценке. Рудневу было дано определенное задание: он должен был обследовать роль Николая II и Царицы по вопросу о наличии в их действиях 108 ст. угол. улож., то есть государственной измены”.

К чему же пришел Руднев?

Читая его сводку видишь, что даже самая постановка вопроса об “измене Царя и Царицы” у Руднева невозможна. Он не только не нашел намека на нее, но и пришел к выводам, как раз обратным и весьма близким к моим. А он оперировал в своем следствии материалами, совершенно отличными от моих.

Я проверял выводы Руднева.

В показании Керенского значится: “В результате работы Комиссии в этом направлении (по вопросу о наличии в действиях Государя и Государыни признаков “измены”) мне было доложено, что в действиях Николая II и Александры Федоровны Комиссия не нашла этого преступления. Об этом я тогда же докладывал и Временному Правительству”.

Говоря лично от себя, Керенский показывает: “Я убежден, что Николай II сам лично не стремился к сепаратному миру и ни в чем не проявил наличия у него такого желания. Я убежден в этом не только в результате работ Комиссии, но и в результате вообще моего наблюдения его за период его заключения в Царском и в результате моего пребывания у власти, что вообще давало мне большие возможности. Я считаю должным установить в этом отношении следующий факт. Было обнаружено в документах письмо императора Вильгельма к Государю, в котором Вильгельм на немецком языке предлагал Николаю заключение сепаратного мира. Был обнаружен ответ на это письмо, оказавшийся в виде отпуска в бумагах. По поручению Николая кем-то (положительно не могу припомнить, кем именно) по-французски было сообщено Вильгельму, что Государь не желает отвечать на его письма. Этот факт, известный и Следственной Комиссии, я считаю нужным категорически установить. Он имел место в 1916 году, но я теперь не могу припомнить более точно даты и указать, к какому именно месяцу относится эта переписка... Он сам, он один, он, Николай II, не был изменником. Он сам не пошел бы на сепаратный мир. Я в этом глубоко уверен. Каждый раз при свидании со мной он спрашивал меня про фронт: “Что на фронте? Как там дела?” Это было каждый раз”.