Читать онлайн «Рокоссовский». Страница 98

Однако контрудар 17-го гвардейского стрелкового и 16-го танкового корпусов на рассвете 6 июля не оправдал ожиданий. Немцы, наносившие главный удар на Ольховатку, ввели в бой свежие силы и отразили его. Ставка сначала передала Рокоссовскому 27-ю армию генерала С. Г. Трофименко, но тут же отменила свое решение, передав ее Воронежскому фронту, где складывалась угрожающая обстановка. Рокоссовскому пришлось перебросить к Курску фронтовые резервы — одну дивизию из неатакованной 60-й армии и 9-й танковый корпус. Им пришлось бы отражать удар с юга, если бы немцы прорвались через боевые порядки Воронежского фронта. Но Рокоссовский знал, что за Ватутиным стоит Степной фронт Конева, и поэтому не очень верил, что дело дойдет до окружения войск Центрального фронта.

Уже 5 июля Рокоссовский бросил на поддержку армии Пухова, по которой, как и ожидалось, пришелся главный удар, 350 самолетов 16-й воздушной армии, а также две истребительно-противотанковые бригады, одну артиллерийскую и одну минометную бригаду. 7 июля командующему Центральным фронтом пришлось ввести в бой 2-ю танковую армию. Она понесла большие потери, но смогла затормозить немецкое продвижение. В этот день противник смог захватить высоты к западу от Ольховатки. 8 июля Рокоссовский использовал свой последний резерв — 9-й танковый корпус генерала С. И. Богданова. Вместе с 3-й истребительно-противотанковой бригадой полковника В. Н. Рукосуева они отразили удар противника в стык 13-й и 70-й армий. Рокоссовский изъял также два танковых полка и 181-ю стрелковую дивизию из 65-й армии, чтобы укрепить угрожаемый стык между 13-й и 70-й армиями.

Лишь на одном участке — севернее Ольховатки — немецкие части к 11 июля вклинились во вторую полосу обороны Центрального фронта. В этот день они перешли к обороне, так как на Западном и Брянском фронтах началась разведка боем, которую противник счел началом большого советского наступления на Орловский плацдарм, которое и последовало 12 июля. К исходу 8 июля войска Моделя потеряли уже 10 тысяч человек, но существенных успехов не достигли. Немцам удалось продвинуться всего на 6–12 километров.

Рокоссовский вспоминал: «С самого начала и до конца оборонительного сражения я неотлучно находился на своем КП. И только благодаря этому мне удавалось все время чувствовать развитие событий на фронте, ощущать пульс боя и своевременно реагировать на изменения обстановки.

Я считаю, что всякие выезды в войска в такой сложной, быстро меняющейся обстановке могут на какое-то время отвлечь командующего фронтом от общей картины боя, в результате он не сумеет правильно маневрировать силами, а это грозит поражением. Конечно, вовсе не значит, что командующий должен всегда отсиживаться в штабе. Присутствие командующего в войсках имеет огромное значение. Но все зависит от времени и обстановки».

По поводу взаимоотношений штаба фронта с Генштабом, Ставкой и ее представителями в ходе Курской битвы Рокоссовский писал:

«У нас был Г. К. Жуков. Прибыл он к нам вечером накануне битвы, ознакомился с обстановкой. Когда зашел вопрос об открытии артиллерийской контрподготовки, он поступил правильно, поручив решение этого вопроса командующему фронтом.

Утром 5 июля, в разгар развернувшегося уже сражения, он доложил Сталину о том, что командующий фронтом управляет войсками твердо и уверенно, и попросил разрешения убыть в другое место. Получив разрешение, тут же от нас уехал.

Был здесь представитель Ставки или не было бы его — от этого ничего не изменилось, а, возможно, даже ухудшилось. К примеру, я уверен, что если бы он находился в Москве, то направляемую к нам 27-ю армию генерала С. Г. Трофименко не стали бы передавать Воронежскому фронту, значительно осложнив тем самым наше положение.

К этому времени у меня сложилось твердое убеждение, что ему, как заместителю Верховного Главнокомандующего, полезнее было бы находиться в Ставке В ГК.

Второй важный момент — отношения Генерального штаба со штабами фронтов. Считаю, что с нашей стороны поступала достаточно полная информация. Но вот некоторые работники Генерального штаба допускали излишнее дерганье, отрывали от горячего дела офицеров штаба фронта, в том числе и его начальника, требуя несущественные сведения или выясняя обстоятельства того или иного события в не установленное планом время.

В самой напряженной обстановке Малинин (начальник штаба фронта) трижды вызывался из Генштаба к проводу для сообщения о занятии противником малозначащей высоты на участке одного из полков 70-й армии. Я бы постеснялся по этому вопросу вызывать к проводу начальника штаба дивизии, не говоря уже об армии.

Нередко из Москвы, минуя штаб фронта, запрашивались сведения от штабов армий, что влекло за собой перегрузку последних, поскольку им приходилось отчитываться и перед непосредственным командованием. Узнав о подобных фактах, я вынужден был вмешаться и в решительной форме потребовать прекратить вредную практику.

Представителям крупных штабов нужно понимать и учитывать сложность обязанностей офицеров штабов более низкого звена, а также их чрезмерную занятость, особенно во время напряженного боя, и не отрывать от работы по мелочам.

Установленная форма (кто, когда, кому и о чем доносит) должна соблюдаться и не нарушаться в первую очередь высшими штабами.

Упоминая о наблюдавшейся тенденции со стороны Генерального штаба управлять или добывать сведения от войск, минуя командование фронта, должен сказать, что в этом была погрешна и Ставка. На третий день боя меня вызвал к проводу А. М. Василевский и сообщил, что командующий 70-й армией Галанин болен, так как не мог ему членораздельно доложить об обстановке на участке армии. Доложив Василевскому последние данные о положении 70-й армии, я счел нужным выехать туда лично. Прибыв в армию, никакой „крамолы“ не нашел. Нормальным оказалось и здоровье Галанина.

В этом тоже было проявлено определенное недоверие, о котором я уже говорил, к командующему фронтом. Все эти тенденции особенно проявлялись со стороны представителей Ставки, находившихся при том или ином фронте.

Считаю, что такие вопросы, как разработка крупной стратегической операции с участием нескольких фронтов или отработка взаимодействия между ними, целесообразно рассматривать в Ставке путем вызова туда командующих соответствующими фронтами. Кстати, впоследствии это и делалось, что приносило существенную пользу».

Суждения Константина Константиновича нельзя не признать вполне здравыми. И нет сомнения в том, что он и во время войны придерживался той же точки зрения на взаимоотношения командующих фронтами и представителей Ставки, считая последних совершенно излишним институтом. Но Сталину представители Ставки были нужны как своеобразные «смотрящие» над командующими фронтами. Не то что бы он вовсе не доверял командующим фронтами, во всяком случае, в стремлении перейти на сторону немцев точно не подозревал. Но то, что они могут принять неверные решения, которые приведут к поражению, — всерьез опасался. Тем более что перед глазами был опыт тяжелейших поражений 1941–1942 годов. Сталин не понимал, что наличие над командующим представителя Ставки лишало комфронта возможности оперативно реагировать на изменение обстановки, часто создавало ситуации, когда представитель Ставки отдавал распоряжения, прямо противоречащие директивам командующего фронтом. Все это замедляло процесс принятия решений и затрудняло быстрое реагирование на действия противника. Но зато в случае успеха его можно было приписать прежде всего Ставке, то есть самому Сталину в том числе. А уж за неудачу отвечали, как правило, командующие фронтами, которых периодически снимали с должности, иногда понижали в звании, а один раз даже расстреляли (так случилось с командующим Западным фронтом Д. Г. Павловым). Из представителей же Ставки только двое были отстранены от должностей — Л. З. Мехлис и К. Е. Ворошилов, причем первого еще и понизили в звании.