Читать онлайн «Всего один век. Хроника моей жизни». Страница 6

Управляющий Императорскими театрами Ив. Елагин»

Нелепая и трагичная кончина постигла одного из первых отечественных композиторов-классиков, с именем которого связаны большие достижения в нарождавшейся светской русской музыке 18-го столетия1.

Ныне известно, что в конце XX века российские музыковеды нашли в библиотеке итальянского города Флоренция (все-таки — в Италии и во Флоренции) два светских произведения М. Березовского — скрипичную сонату и симфонию в стиле Моцарта.

Что касается утверждения легенды о том, что М. Березовский умер в «Христовом возрасте», то есть тридцати трех лет, то в этом случае надо добавить следующее: Поскольку дата его смерти (1777) документально подтверждена, а относительно года рождения среди историков нет единого мнения (называют 1741, 1743 или 1745-й год), то можно полагать, что композитор родился в 1744 году.

Накануне Первой мировой войны городская жизнь в России была уже не та, что в самом начале века и продолжала стремглав меняться, сообразуясь с эталонами европейского быта. Газовые фонари уступали место электрическим, по улицам бодро бегали угловатые автомобили, горожане с удовольствием прикладывали к уху телефонную трубку, похожую на большой стетоскоп, а граммофонные трубы услаждали слух голосами Вяльцевой и Шаляпина.

Промышленность Российской империи шла в гору. Наступление новых времен переворачивало российскую державную тушу со спины на бок, лицом к Европе. Русская мануфактура и зерно ценились за границей на вес золота, а золотые «николаевские» рубли, введенные в оборот министром Витте, грудились в банках, ибо люди предпочитали брать бумажные ассигнации, чтобы не оттягивать карманов подлым металлом.

Как грибы после дождя, в городах росли фабрики, заводы, банки. Россия, хотя и стреноженная чиновными путами, сломя голову неслась вперед. Наступала пора большого предпринимательства, азарта и риска.

Александр Иосифович Березовский был к 1912 году счастливым отцом четырех детей, владельцем добротного поместья и успешным коммерсантом, хозяином крупного магазина мехов и мануфактуры в центре Харькова. Дом был полная чаша, семья радовалась погожим дням жизни.

Маруся заканчивала консерваторию. Преподаватель музыки маэстро Мазетти ненароком заметил, что у нее личико итальянской камеи, и Маруся совсем перестала улыбаться, боясь морщинками испортить свой классический профиль, отныне и навсегда застывший мраморным барельефом. Тем не менее восемнадцатилетняя манерная красавица пользовалась неизменным успехом у молодых офицеров, не говоря о поголовно влюбленных в нее гимназических приятелях Жоржика.

Домашний «фотограф» Жоржик вытянулся в высокого застенчивого юнца, который любил книги и презирал девиц. Он решил идти по стопам отца и поступить в Харьковское коммерческое училище имени Александра Третьего.

По вечерам Лида с интересом наблюдала в дверную щелку за подготовкой своего брата и его товарищей к экзаменам. Жоржик что-то тихо и терпеливо втолковывал приятелю, но потом, не выдержав, опускал свою пятерню ему на темя и раз пять прикладывал балбеса лбом об стол. Лида слышала глухой стук, и ей чудилось, что в голове наказуемого камешками гремят сухие мозги.

Старший брат всегда казался Лиде кладезем премудрости и — после отца — самым лучшим человеком на свете. Вместо того чтобы отвечать на заигрывания милых барышень, Марусиных подруг, строивших ему глазки, Жоржик частенько затевал с сестричкой и младшим братцем всякие игры. Когда очередь доходила до «салочек», коридор и комнаты превращались в поле битвы. Летели на пол стулья, дым стоял коромыслом. Когда побеждала мужская солидарность, братья вместе пускались в погоню за Лидой, и ей ничего другого не оставалось, как бросаться в гостиной на диван и обеими ногами отбрыкиваться от мальчишек. Если папа был дома, он спасал свою любимицу. Она вскакивала и, хохоча, утыкалась носом ему в жилет. Жоржик, смеясь, отступал, а вошедший в раж Шурка никак не мог успокоиться, пока отец ласково, но решительно не брал его за шиворот.

Проказливый шестилетний Шурик, фаворит мамы, был сущим наказанием не только для домашних, но и для гостей. Однажды он притащил в гостиную большую ночную вазу, поставил перед полковником Сандомирским и приказал тонким голосом: «Отдайте честь генералу!» Смущенным родителям пришлось задобрить гостя вишневой наливкой домашнего приготовления.

Лида в 1912 году училась во втором классе гимназии, где занимались девочки из благородных семейств. Гимназия Д.Д. Оболенской требовала примерного поведения и прилежания.

Передо мной — маленький синий гимназический билет № 330 Лидии Березовской. Кроме имени и адреса на отдельной страничке мелким шрифтом напечатано:

«Извлечение из обязательных для учениц гимназии правил». Первый пункт этих правил, непременных для «воспитанниц всех без исключения классов, от приготовительного до 8-го включительно» гласил: «На улицах и во всех публичных местах ученицы обязаны держать себя скромно, соблюдая приличие и вежливость, и не причиняя никому никакого беспокойства». И далее, пункт 5: «Прогулки в общественных местах разрешаются только в сопровождении старших. Гуляющие в обществе только молодых людей могут быть во всякий момент остановлены и должны беспрекословно подчиниться требованиям дежурных педагогов».

Лида, хорошенькая девятилетняя девочка, с толстыми каштановыми косами, в форменном синем платьице с белым передником, старалась «никому никакого беспокойства» не доставлять — ни родителям, ни классной даме, ни учителям.

Прямо из гимназии она направлялась на Сумскую улицу в кондитерскую француза Пока, — а иногда в кондитерскую Жоржа Бормана, — где от аромата свежих пирожных и конфет кружилась голова. Хорошо, что можно было не тратить деньги на школьный завтрак: ее подруга, дочь крупного харьковского богача Оля Мальцева всегда делилась с ней апельсинами и бутербродами.

Ловко орудуя щипчиками, аккуратный продавец наполнял коробку приглянувшимися шоколадными конфетами, помадками или тянучками. Коробка запихивалась в ранец, и юная гимназистка отправлялась дальше, прямо в городскую библиотеку. В ранец едва помещалась очередная стопа книг Чарской, Майн Рида, Жюля Верна, Диккенса, Гончарова и многих других, которым приходилось потесниться, чтобы дать место в ранце еще и для увесистой пачки приложений к журналу «Нива». Позже дойдет очередь и до римских философов и Шопенгауэра, который стал Лиде особенно мил, — может быть, потому, что он любил своего отца гораздо больше матери.

Дома Лида забиралась с ногами на широкий подоконник и отправлялась в мир невиданных людей и неведомых страстей, где совсем не было места заведению мадам Оболенской. Правда, иной раз ей думалось: «Не забыть бы завтра перекреститься перед городским собором и попросить Николая Угодника, чтобы на уроках не спрашивали». И вот ведь чудо: не спрашивали! Она глубоко верила в своего св. Николая Чудотворца и в своего Господа Бога и замирала, слушая колокольный звон, но уроки закона Божьего и библейские истории не производили на нее никакого впечатления.