Читать онлайн «Всего один век. Хроника моей жизни». Страница 17

Дверь в темную комнату распахнулась. Лежавший ничком на диване Иван краем глаза увидел в светлом дверном проеме стройную девичью фигуру и услышал мягкий звучный голос с легким украинским акцентом: «Иван Герасимович, что же это вы! Идите к нам!» Он помолчал, медленно сел, протер ладонями глаза, будто спросонья, — и встал…

Так познакомились Лидия Александровна Березовская и Иван Герасимович Былинкин, мои будущие родители.

Это можно считать моей первой удачей, случившейся, правда, помимо моей воли.

Скоро, очень скоро мне предстояло родиться на свет. Но этого могло и не произойти…

Паровоз медленно тащил вагоны по Туркестано-Сибирской железной дороге. Среднеазиатский пейзаж понемногу уступал место заснеженным северным лесам. Стоял декабрь, последний месяц 1925 года. В одном из купе ехала молодая пара.

Мои родители возвращались из Туркестана домой, вернее, в никуда. Своего дома в Москве у них не было. Комнату, купленную на Долгоруковской улице (с 1930 г. — Каляевской) успели во время их отсутствия занять и плотно заселить. Возможно, именно поэтому отец хотел, чтобы я родилась в Чимкенте, а сам он встретил бы нас с мамой в каком-нибудь московском жилище. Но мама не захотела остаться, у нее были на то серьезные основания.

Отец всю дорогу до Москвы ходил туда-сюда по вагону и нервно дымил папиросой. Мама спокойно сидела в купе, попивала кипяток и смотрела в окно.

В ее положении, точнее, в ее очень опасном положении, не оставалось ничего другого, как, утвердившись в своем решении, уповать на судьбу. Самый конец беременности преподнес ей сюрприз. Ни с того ни с сего началось кровотечение. Лекари в чимкентской больничке определили: внематочная беременность, нужна срочная операция. Меня хотели выкинуть ко всем чертям.

Отец настаивал на том, чтобы молодая жена осталась в местной лечебнице, ибо сам он должен был уехать — его командировка в Туркестан закончилась. И вот тут-то моя дорогая мама, презрев явную опасность, не убоявшись смерти в долгом пути, бросилась, как львица, на мою защиту. Она не ляжет под нож у сартов, она поедет вместе с мужем, доедет до Москвы, и ребенок останется жив. Она это знает.

Все семь дней пути отец молча вышагивал по вагону в клубах папиросного дыма, а мама его приободряла и успокаивала.

Интуиция ее не подвела. В московской частной клинике, что находилась в Неопалимовском переулке, роды принимал сам профессор Гудима Левкович, светило гинекологии. Все обошлось лучше некуда. Профессор сказал, что, если бы чимкентские знахари находились поближе, он сам подал бы на них в суд за варварский диагноз.

Так мама спасла мне жизнь в первый раз.

Я же с самого начала доставила ей массу трудных минут. Правда, она ни разу не застонала. Старый Гудима Левкович, приобщив меня к жизни, молча поцеловал ее свисавшую с медицинского кресла руку.

Ему я тоже ухитрилась доставить пару неприятных моментов. Завидев темя моей круглой головы, он безапелляционно заявил: «Мальчик!» И был посрамлен, кажется, впервые в своей практике.

Я успела, не покидая клинику, ввести в заблуждение и других, в том числе мою красавицу-тетю Марусю. Взглянув на беленькую синеглазую девочку с готовой челкой светлых волос, она сказала со своим безоглядным прямодушием: «Лида! Это — не твой ребенок». В самом деле: отец — брюнет, мать — шатенка, и вдруг откуда ни возьмись — блондинка. Однако подмена едва ли была возможна в частном родильном отделении на двух персон. Согласились на том, что я пошла в своего светловолосого дядю Жоржика, а позже мне удалось проявить и другие близкородственные черты и признаки.

Близился морозный канун нового, 1926 года. Из Неопалимовского переулка мама с бабушкой Неонилой Тимофеевной повезли меня, закутанную в десять одеял, на извозчике домой.

По Садовому кольцу ходил краснобокий и громко звякающий трамвай «Б» — «Букашка», но извозчичьи сани с теплым пологом показались надежней и удобней. Тем более что путь от Зубовского бульвара до Старой Басманной улицы был прям и не так уж долог.

В начале января 1926 года меня крестили, а отец зарегистрировал в Загсе рождение новой гражданки СССР.

Осторожно, кончиками пальцев, держу тонкий желтый листок с многочисленными графами:

Отдел записей актов гражданского состояния при (неясно) г. Москвы, 1926 год.

Выпись о рождении

1. Пол ребенка — женский.

2. Фамилия, имя ребенка — Былинкина Маргарита.

3. Число и месяц совершения записи — 5.1.26 (33436).

4. Число, месяц и год рождения — 20.12.25.

5. Место рождения (губерния, уезд, город, волость, село) — г. Москва.

6. Фамилия и имя — сведения об отце — Былинкин Иван Герасимович (1894), и матери (возраст) (1903) — Былинкина Лидия Александровна.

7. Постоянное местожительство и род занятий родителей — Москва, Н. Сусальный пер., 5, кв.1. Служащий, домохозяйка.

8. Который ребенок у данных родителей — 1.

Мне удалось родиться не только под созвездием Стрельца, но и в воскресенье, да еще 20 декабря, то есть в день, счастливо не задевший соседние числа, — 19-е или 21-е (соответственно дни рождения Брежнева и Сталина). Пока мне определенно везло в жизни.

Мой первый домашний очаг, по странному совпадению, находился неподалеку от бывшего дедовского особняка в Большом Демидовском переулке.

По возвращении из Туркестана отца пригласили на должность главного инженера Московского газового завода, который располагался за Курским вокзалом, в Нижнем Сусальном переулке, 5. Прельстили его тем, что пообещали дать квартиру, а пока предоставили жилплощадь в заводском помещении. Мол, дом для инженерно-технического состава (ИТР) уже строится. И химикорганик распрощался с любимой специальностью, связав отныне и навсегда свою судьбу с газовым делом.

В комнатушках при заводе (так называемой квартире № 1) я и прожила свои первые два года. С тех пор запах газа кажется мне чем-то родным и близким. Нашими соседями были остробородый немец-инженер Кельх и его толстенькая, лупоглазая жена, мадам Кельх. В первое время они спрашивали маму, в самом ли деле у нее появился ребенок. Потому что я не плакала, а сообщала о своих намерениях и пожеланиях удивленным возгласом: «Аая-яй!» А зачем, собственно, плакать, если со мной моя мама, с которой так хорошо и сытно.

В 1927 году вожделенный заводской дом был построен, но не для ИТР (тот еще якобы строился), а для рабочих. Потому пол в его небольших квартирах был дощатый и крашеный, ванн, понятно, не было (можно и в бане помыться), как не было горячей воды (излишняя роскошь) и лифта (благо, всего четыре этажа). Обычный краснокирпичный дом по Второму Сыромятническому переулку, 8, казавшийся могучим красавцем рядом с соседними деревянными домишками в Сыромятниках, где в старину выделывали сыромятную кожу для конских сбруй и седел, а в XX веке доносились гудки паровозов с Курского вокзала.