Читать онлайн «Миссия в Ташкент». Страница 62

Эти новостные сообщения, тем не менее, могли представлять интерес и для тех, кто видел эту войну под другим углом зрения.

Вот, например, афганское коммюнике от 17 мая «Наша храбрая армия, действуя против англичан, была разделена на три колонны — правую, левую и центральную. Вследствие прибытия сильного английского подкрепления наш центр отступил. Наши правый и левый фланги затем подверглись нападению, и наш центр также продвинулся и полностью разгромил английскую армию».

Вот другая новость из газеты, датированная 31 августа «В Афганистане наступление развивается благоприятно, и было захвачено одна тысяча пятьсот сипаев с их вооружением и амуницией. Будучи захваченными, военнопленные горят желанием бороться против англичан. На Западном фронте сто кавалеристов и сорок пехотинцев сдались со всем своим оружием и амуницией и присоединились к нашим рядам».

Сообщалось в прессе также и о проблемах в Лондоне. Утверждалось, что полиция стреляла по толпе демобилизованных солдат. Я не поверил всему этому, но многие русские — поверили, и они сочувствовали мне по поводу поражения и трудностей в моей страны.

В июле в правительственных кругах Ташкента случился некоторый испуг, вызванный распоряжением Москвы о том, что численность представителей местного населения в правительстве Туркестана должна быть пропорционально численности его в населении края.

Это значило, что представителей местного населения в правительстве должно было бы быть девяносто пять процентов, и означало бы конец большевистского правления. Это распоряжение было отдано заблаговременно, но было проигнорировано местными чиновниками, которые понимали, что такое правительство в данный момент положит конец всему, что было сделано большевизмом. Местное население жаждало религиозной свободы, мира, порядка, торговли и прежде всего порядочного правительства.

В конце лета 1919 года я осознал, что шансов положить конец режиму с помощью наступления небольших британских сил из Транскаспия — нет. Сообщения, которые я отсылал, в целом весьма неуспешно доходили, и было давно пора возвращаться. Все время балансировать на краю пропасти было очень трудно. Власти продолжали арестовывать людей, принимавших участие в Осиповском мятеже в январе. Я решил снова установить контакт с Мандичем и узнать, не сможет ли он помочь мне.

Я обратился к одному заслуживающему доверия поляку австрийскому военнопленному и попросил его увидеться, если это возможно, с Мандичем, разузнать о его позиции в отношении меня и о его возможностях помочь мне. Он это сделал и сообщил мне, что Мандич теперь настоящий большевик. Он мимоходом упомянул в разговоре с ним мое имя, и Мандич заметил в ответ, что он удивлен тем, что я не пришел к нему и не доверился, когда я, должно быть, находился в чрезвычайно трудных обстоятельствах и смертельной опасности. Хотя сведения в целом были и не вполне благоприятными, я все же решил рискнуть и лично встретиться с Мандичем. Я знал о нем только то, что он сейчас был большевистский контрразведчик, и, хотя он был нужен мне, я пока не до конца доверял ему. В любом случае, я всегда старался, чтобы как можно меньшее число людей знало о моем существовании.

Наша встреча состоялась. После беседы с ним и объяснения причин, по которым я не обратился к его помощи раньше, мои сомнения и подозрения были отброшены. И я теперь узнал много интересных вещей.

После моего первоначального исчезновения в октябре власти решили, что я был убит немцами. Война продолжалась, а Тредуэлл и я настаивали, чтобы правительство держало под контролем военнопленных, которых немцы под руководством Циммермана пытались объединить. Поэтому можно было предполагать, что немцы были бы рады моей кончине. Я также узнал о некоторых обстоятельствах, которые убедили большевиков во мнении, что я был убит. Уходя из дома, я решил начать свою новую жизнь с новой зубной щеткой, и свою старую оставил дома. Большевики же рассуждали так «Он не такой человек, чтобы сбежать без своей зубной щетки, поэтому он ушел не добровольно. Должно быть, он был убит немцами».

Позже, когда обо мне не поступило никаких сведений, они поверили в то, что я сбежал. Повсюду был разослан приказ высматривать меня везде, где только можно, а дороги в Фергану особо тщательно охранялись. Специальный человек, который следил ранее за мной некоторое время, был послан в Андижан, так как казалось вполне вероятным, что я отправлюсь в Кашгар, откуда прибыл до этого. Этот человек до сих пор находился там. Ташкент обыскали весь, и каждый дом, в котором я когда-либо бывал, находился под подозрением. Один шпион якобы видел меня, входящим в дом № 58 по Жуковской. Дом обыскали и нашли человека, по-видимому, являвшегося моим двойником!

Одна из горничных, работавших в отеле «Регина», когда я там останавливался, была агентом ЧК. Ей поручили разыскивать меня на улицах, чтобы узнать меня по моей походке. Человек легко может изменить внешний вид, свое лицо — обычные основные признаки, по которым человека узнают, но гораздо труднее изменить свою походку — по крайне мере так мне сказали, хотя ранее я ничего об этом не знал. Возможно, травма ноги совершенно случайно помогла мне в этом случае. Этой женщине, являвшейся специальным агентом, поручили искать меня в любой маскировке.

Во время вооруженных действий зимой на Ашхабадском фронте было взято в плен три индийских солдата 28-го Кавалерийского полка. У них была хорошая репутация в полку и в армии, в которой они служили. Они вели себя невозмутимо и бесстрашно. С помощью угроз и хитроумной лести большевики попытались сломить их твердость и верность своему долгу. Большевики подвергли их идеологической обработке, им пообещали свободу, если они будут пропагандировать большевистскую доктрину в Индии. Они же заявили, что вполне удовлетворены своей жизнью дома, что у них вполне хорошее правительство, и что они предпочитают такую жизнь, чем ту, что они видят сейчас в Туркестане. У меня, конечно, не было возможности увидеться с ними, но у моих друзей такая возможность была, и они рассказали мне об этом. Большевики не могли поверить, что у каких-то «угнетенных» индийцев могли быть такие взгляды и убеждения. Один из них, по имени Лал Хан, был сержантом, и после своего возвращения в Индию я сообщил о нем его командирам, и, я думаю, он был соответствующим образом поощрен. Советские военнослужащие, захватившие этих солдат в плен, были особенно удивлены хорошим качеством их обмундирования и вооружения, которое, как они потом говорили, было гораздо лучше, чем аналогичное вооружение и обмундирование в русской армии. Эти солдаты находились в госпитале, и я не видел возможностей помочь им сбежать из плена.