Читать онлайн «Без Москвы». Страница 38

Став профессиональным художником, Бродский быстро пошел в гору. Отменно чувствуя конъюнктуру и обладая виртуозной техникой, он уже в 1910-е годы стал коммерчески успешным живописцем. Художники начала века стремились к новаторству – фовизм, кубизм, лучизм, а Бродский, воспитанный в репинских реалистических традициях, не рвался в гении. Он хотел не подвига, а обеспеченной жизни. Хотел работать на продажу.

Он делал изумительно красивые пейзажи и портреты, в общем плане их можно назвать символистскими, в плане эстетическом – гобеленными. Это типичное ар-нуво. Очень хорошее салонное, но в то же время выразительное, яркое и очень профессиональное искусство. Недаром антиквары его работы ценили и тогда, и сейчас, Бродский – очень дорогой художник. В Академии художеств он выработал стиль «ажур». Студентам выговаривали за подражание Бродскому. Этот стиль копировал знаменитый Борис Григорьев, впоследствии приятель Бродского.

Исаак Бродский

Если бы не революция, Бродский с годами стал бы еще более успешным, хорошо продаваемым художником – таким, как Константин Маковский или Генрих Семирадский. Но 1917-й решительно поменял соотношение сил в художественном мире России. Частные заказы почти прекратились. Единственным клиентом стало государство. Художник, не имеющий былых заслуг перед революцией, был вынужден доказывать свою необходимость власти здесь и сейчас – своим мастерством и идеологическим соответствием духу времени. Бродскому это удалось. Уже в годы Гражданской войны он рисовал Ленина и стал официальным хроникером Второго конгресса Коминтерна.

У Бродского не было политических убеждений. Надо писать Ленина – вот вам Ленин, Троцкого – Троцкий. И постепенно оказалось – отсутствие политических принципов не отталкивает новую власть, а, наоборот, притягивает. Власть заказывает, художник делает.

На картине «Ленин на трибуне» главный герой изображен рядом с Троцким. Потом Троцкого надо было убрать, потому что он оказался в опале, вместо Троцкого пришлось писать рабочего.

«Ленин в Смольном», «Нарком на лыжной прогулке» – с одной стороны, изображалось официальное лицо, Ленин или Ворошилов, например, с другой – эти фигуры показывались как бы в интимной обстановке, занятые совершенно негосударственными делами. Бродский все это делал очень легко.

В. И. Ленин в Смольном. 1930 год. Исаак Бродский

Он был похож на профессора Преображенского из «Собачьего сердца» Булгакова. Специалист в области искусства самого высокого класса. Жил он как барин – солидный паек, прекрасная квартира, роскошная коллекция. При этом он помогал другим художникам.

В 1920-е Бродский занимал уникальное положение среди своих собратьев-художников. Он официально состоял в Ассоциации художников революционной России, так называемой АХРРе, где группировались реалисты, продолжающие традиции передвижников. Участие в АХРРе во многом было вынужденное, ведь по другую сторону баррикад – леваки-авангардисты, для которых Бродский со своей нарочитой академичностью и идеологической всеядностью являлся персоной нон грата. «Ахровцы» в свою очередь тоже не жаловали Исаака Израилевича. Даже пытались изгнать его из своих рядов – он буржуазный элемент, осколок прошлого. Но у Бродского были высокие защитники, и его так просто не выгонишь.

У Исаака Израилевича Бродского было удивительное качество – он всегда нравился начальству, особенно коммунистическому. Не был исключением и Сергей Миронович Киров. Когда-то Бродский для Бакинского совета написал знаменитую картину «Расстрел 26 бакинских комиссаров». А азербайджанскую коммунистическую организацию тогда возглавлял как раз Сергей Миронович.

С 1926 года Киров начальствовал над Ленинградом, тесно общался с Бродским и издал особое распоряжение – предоставить художнику Бродскому под мастерскую огромное для тогдашнего Ленинграда помещение, которое находилось над его жилой квартирой. Здесь Бродский писал портреты руководителей государства и многофигурные композиции, связанные, прежде всего, с историко-революционными сюжетами, с образом Ленина. На огромном подрамнике стояла картина. Мастер намечал основные контуры, а потом уже его помощники – Вещилов и Спирин – разрабатывали техническую сторону дела.

Бродский был ровесник практически всех крупнейших деятелей русского авангарда, он вышел из той же среды. Но кто-то пошел в супрематисты, кто-то – в кубисты, кто-то – в аналитическое искусство, а Бродский стал главным салонным художником своего времени. Удивительный феномен: оказалось, что правящей элите, старым большевикам, вчерашним заключенным и жертвам царизма пришелся по душе именно он.

Мемуаристы того времени писали, что через Бродского можно было сделать все. Он находился в невероятном фаворе у власти.

В середине 1920-х годов Советский Союз мечтал вернуть из Западной Европы эмигрировавших туда крупных деятелей российской культуры. Для Страны Советов это было бы признанием того, что она выбрала правильный путь. Алексей Максимович Горький после долгих уговоров возвратился с Капри, Алексей Николаевич Толстой вновь приехал в Ленинград, а вот Илья Ефимович Репин колебался. Бродский готов был выполнить любое поручение власти, как художественное, так и политическое. Когда в 1926 году в Кремле возникает идея заманить в СССР Илью Репина, уговорить своего учителя переехать из благополучной Финляндии в коммунистический Ленинград взялся Бродский. Входили в делегацию еще три художника – Григорьев, Кацман и Родимов. И вот в имении Репина «Пенатах»[5], в его кабинете и мастерской, велись долгие разговоры. Бродский описывал, как замечательно живут художники в Стране Советов, и как великолепно мог бы жить Репин, если бы вернулся на родину.

Имя Бродского стало нарицательным. В ленинградской художественной среде 1920-х так называли художников, живущих по принципу: «Чего изволите?» Это не в традициях русского искусства, которые сформированы романтиками; эстетические и этические убеждения для них святы.

В 1930-е Бродский как-то пригласил на обед гонимого властью, вечно нуждающегося Павла Филонова. Хотя для Филонова эта встреча могла быть весьма полезна в житейском плане, да и к Бродскому он относился лучше, чем большинство его коллег, в гости он не пошел – постыдился. Известно, что Бродский накрыл роскошный стол, а Павел Николаевич жил, по сути дела, впроголодь. Но он отказался и от приглашения, и от этой еды, потому что не хотел портить себе репутацию. Она для Филонова все-таки была чем-то более важным, чем житейские дела.