Читать онлайн «Шесть масок Владимира Путина». Страница 23

Десятилетия спустя, в октябре 2011-го, пресс-секретарь Путина Дмитрий Песков заявил: «Путин [до сих пор] постоянно читает, в основном книги по истории России. Он читает мемуары, мемуары видных государственных деятелей России»[134].

Путин, как и многие российские и советские руководители, понимает роль «полезной истории» в политике – манипулирование прошлым и использование его как политического инструмента. История – социальная и политическая организующая сила, которая помогает формировать групповые тождества и взращивать коалиции[135]. Для Путина история и уроки, которым она учит, усиливают важность служения государству. История подчеркивает божественную натуру Российского государства в противовес эфемерности одного человека-государственника. Тем не менее один такой человек, вырванный со страниц русской истории, оказался очень важным для Путина в его стремлении возродить государство в начале XXI века[136].

Во время проходившей в январе 1997 года встречи между представителями Русской православной церкви и МВД участники сделали прямую отсылку к одной из концепций русской монархической идеи, так называемой «доктрине Уварова», или, как ее по-другому называют, «официальному национализму»[137]. Эта доктрина, базирующаяся на триединстве «Православия, Самодержавия и Народности», была впервые предложена министром образования Николая Первого графом Сергеем Уваровым в 1833 году. Предполагалось, что простая формула этого обращения должна была привлечь учителей по всей Российской империи сплотиться вокруг имперской идеи. Это стало основой первоначального лозунга – à la Филипп Бобков – для сплочения общества на основе «старой традиционной России», а не «новой России». Своим обращением Уваров предложил первое явное определение того, что впоследствии многие считали тремя «основными столпами русского государства»: православную веру и аппарат Русской православной церкви; правящий режим, персонифицированный в самом царе-самодержце, и русскую нацию, верную царю.

Во время январской встречи 1997 года участники обратились к «тезису Уварова» как к возможному оправданию восстановления православия и как к потенциальной основе официальной государственной идеологии и даже как к прототипу инструмента государственной политики.

Последняя составляющая троицы Уварова – «народность», происходит от слова «народ» и обозначает всех русских. В то время, в 1830-е, «народ» означало «крестьянство». Уваров использовал слово «народность» для описания всего: от духа и сущности русских людей до общинной сельской жизни крестьянина. Этот термин также должен был обеспечить связь с коренными славянскими традициями России и разбудить глубокие исторические связи между населением и царем, так же как между «землей» и государством. «Народность» была многозначной и исключительно русской концепцией.

Период, когда возникла «доктрина Уварова», также можно назвать очередным Смутным временем[138]. Российская империя столкнулась с социальной и национальной нестабильностью как внутри страны, так и за рубежом. В 1825 году Санкт-Петербург всколыхнуло восстание декабристов – царских офицеров, многие из которых десятилетием ранее отбросили остатки армий Наполеона назад к Парижу. Теперь они организовали мятеж, чтобы потребовать установления в России конституционной монархии. Вслед за этим, в 1830–1831 годах, последовали восстания польского населения западных провинций империи. Досталось и европейским монархиям – в 1830 году произошли: Июльская революция в Париже, восстание бельгийцев против владычества голландцев и череда бунтов против османского владычества на Ближнем Востоке. Деспотические формы правления становились все менее популярными[139]. Царское правительство находилось в достаточно сложном положении и нуждалось в поддержке. Так что Уваров со своим лозунгом оказался на высоте. Ему удалось подчеркнуть важность самодержавной системы и обратиться к основным группам населения – православным русским и сельскому крестьянству – с призывом сплотиться вокруг царя.

К тезису Уварова часто обращались и в XIX веке, и в начале XX, когда понадобилось мобилизовать население в поддержку последнего царя из династии Романовых – Николая Второго. Поэтому неудивительно, что русские националисты попробовали снова обратиться к этой концепции в 1990-е годы. Можно провести поразительные исторические параллели между 90-ми годами XX века и десятилетием, предшествовавшим Первой мировой войне – и с точки зрения политического и экономического развития, и с точки зрения политического противостояния в столицах (Санкт-Петербург в 1900-е и Москва в 1990-е). Для многих представителей русской элиты споры 90-х в Москве о настоящем и будущем России были всего лишь продолжение таких же споров в Санкт-Петербурге, прерванных войной и революциями. Русский историк литературы Константин Азадовский в своей статье в антологии, вышедшей в 1995 году, указывал:

«Сегодня, в конце [XX] века, так же, как и в его начале, «вечные» русские вопросы снова обсуждаются на страницах наших журналов: истинный путь страны, ее самоидентификация, народ, интеллигенция, славянофилы и «западники». Споры, прерванные в роковые годы революции и «триумфального шествия советской власти», возобновились. Кто виноват? Почему Россия позволила стянуть себя в бездну? Может ли Россия быть «обновлена»?»[140]

Для России 1900-e и 1990-e – не просто начало и конец века. Они также схожие переходные периоды русской истории. Оба десятилетия отмечены поражениями в войнах, распадом империй и экономическим коллапсом, а также попытками драматичных реформ. Оба периода наполнены ностальгией по прошлому. И в 1900-е, и в 1990-е государство и русское правительство обращались к истории в поисках того, что могло считаться «золотым» или хотя бы «серебряным» веком, на который стоило бы ссылаться, чтобы придать смысл и содержание настоящему. Снова цитата из Константина Азадовского: «Мы были заражены ностальгией по дореволюционной России. Мы хотели погрузиться в 1910-е годы… перенести их в наши трудные времена. Именно там, в прошлом, мы упорно искали ответы на насущные сиюминутные вопросы. Мы восстанавливали опоры той жизни – дворянство, казаков, православие, самодержавие»[141].

В 2000-х Путин предпринял несколько шагов для установления прямой связи с прошлым России – имперским и, в значительно меньшей степени, – советским. Прихожая Путина в Кремле была декорирована бюстами и портретами наиболее прославленных русских царей, включая знаменитых реформаторов Петра Великого, Екатерину Великую и Александра Второго[142]. Сергей Миронов, председатель Совета Федерации, верхней палаты русского парламента, призвал создать портретную галерею всех председателей Совета Федерации. Но для того, чтобы подчеркнуть историческую преемственность как верхней палаты, так и парламента России, предложил включить туда портреты председателей императорского Государственного Совета[143]. Статуи военных героев, отличившихся в знаменитых битвах на протяжении многовековой истории России, вернулись на свои пьедесталы, с которых их убрали в советские времена. Церкви, разрушенные большевиками в Москве, вроде огромного храма Христа Спасителя, отстраивали заново. Памятники видным деятелям советской эпохи, снесенные во время пьянящей круговерти начала 90-х, тихонечко вернули на постаменты, иногда – в присутствии самого Путина[144]. Тело Ленина осталось в Мавзолее на Красной площади.