Читать онлайн «Жуков. Портрет на фоне эпохи». Страница 41

Хотя система единоначалия возвращала командиру автономию, она все же не делала его полноправным главой части. Были и другие факторы, сужавшие поле его компетенции. Здоровье и благополучие подчиненных забота не его, а политработника. Как и его предшественник – царский офицер,  – командир Красной армии терял контакт с рядовыми бойцами, пускай даже те обращались к нему не «ваше благородие», а «товарищ командир». Ему не нужно было ни выстраивать отношения с солдатами, ни мотивировать к этому их. Поскольку унтер-офицеры (сержанты) не пользовались большим авторитетом – еще одна традиция, унаследованная от царской армии,  – в рядовом составе, слабо контролируемом немногочисленными политработниками и неопытными младшими офицерами, процветали насилие и преступность (издевательства над новобранцами, кражи, темные коммерческие делишки…). Еще хуже было то, что представитель ПУРа являлся единственным ответственным за поддержание дисциплины, поскольку считалось, что она, как и мораль, имеет классовую природу. Зато у него не было полномочий назначать наказания за нарушение дисциплины – это прерогатива командира. Абсурдная ситуация, развращавшая и командиров, и комиссаров безответственностью! Наконец, и это тоже очень важно, представитель ПУРа вместе с командиром отвечал и за успехи, и за неудачи операций, что тоже являлось миной, заложенной под авторитет командира. В изданном в августе 1918 года приказе Троцкого была фраза, ставшая максимой и остававшаяся в силе вплоть до 1941 года: «В случае самовольного отступления первым будет расстрелян комиссар части, вторым – командир!»[145]

В подобных условиях в РККА не могло возникнуть ни одной из тех ценностей, что сплачивали офицерский корпус Франции, Британии или Германии: чувства чести, долга, добровольно принятой на себя всей полноты ответственности за жизни подчиненных, не говоря уже о постоянном стремлении к совершенствованию в выбранной профессии, которое в большинстве современных армий является главным критерием отбора и выдвижения офицеров. В РККА всегда будут считаться более важными политическая лояльность и социальное происхождение. Даже священный принцип добровольности поступления в офицеры в Красной армии не соблюдается. Периодически, особенно часто в 1930-х годах, объявлялись массовые наборы в армию коммунистов и комсомольцев, чтобы заткнуть дыры в офицерском составе на уровне батальонов и рот. Какой интерес эти люди, насильно поставленные в строй, могли проявлять к повышению тактического и технического уровня своего подразделения? А к созданию сплоченного воинского коллектива? Они были верны и лояльны только партии, а не своим подчиненным и не армии, в которую их взяли. Решительно, с какой стороны ни подойти, становится очевидно, что все складывалось так, чтобы не дать сформироваться в Красной армии настоящему офицерскому корпусу. И тут нельзя не вспомнить верного изречения Троцкого: «Армия есть сколок общества и болеет всеми его болезнями, чаще всего при более высокой температуре»[146].

Даже одно различие в статусах мешало формированию у офицеров корпоративного сознания. Как Жуков, который был в полной мере коммунистом, русским и солдатом, мог иметь одинаковые взгляды с бывшими военспецами (термин был упразднен в 1925 году, но само явление осталось), с командирами милиционных дивизий, с пришедшими в армию по партийной мобилизации, с беспартийными офицерами, с находившимися в привилегированном положении офицерами войск госбезопасности (ГПУ, позднее ОГПУ, затем НКВД)? В течение всей своей службы в Красной армии Жуков стоял перед неразрешимой дилеммой: как быть профессиональным командиром и в то же время верным коммунистом? Как повышать свой профессионализм в непрофессиональном, но гипер-политизированном окружении, к тому же постоянно меняющемся и жестко контролируемом, где каждый сам по себе, где никто никому не доверяет? Это отсутствие корпоративного сознания являлось также причиной поразительной детали, замечаемой в мемуарах многих генералов Второй мировой войны: слабой солидарностью между офицерами, и между равными друг другу по должности и званию, и между начальниками и подчиненными. Соперничество, зависть, ненависть существовали во всех армиях и во все эпохи, но в Красной армии они приобрели невиданный размах. И Жуков был одним из ярких тому примеров. В армии процветали доносы, клевета, взаимное подсиживание. Чтобы как-то нейтрализовать подобное положение вещей, офицерский корпус с самого момента создания Красной армии объединялся в различные кланы, строившиеся на принципе личной преданности и враждовавшие с другими такими же группировками, причем вражда могла доходить – редчайший случай в военной истории – до стрельбы друг по другу, как было в развалинах Берлина между «жуковцами» и «коневцами». Правда, следует отметить, что клиентельные отношения пронизывали всю сталинскую систему.

Доработав давно уже созданную британским военным историком Джоном Эриксоном классификацию, Роджер Риз выделил в советском высшем командовании 1930-х годов три группы: профессионалов, полупрофессионалов и непрофессионалов. В первую входили бывший царский офицер Борис Шапошников, его протеже Александр Василевский, а также военные теоретики Свечин и Триандафиллов; все они в силу обстоятельств стали членами партии, но не стремились достичь в ней руководящих постов. «Полупрофессионалы», или «группа Тухачевского», горячо желали сделать Красную армию профессиональной, но добивались этого, пытаясь лоббировать армейские интересы у партийного руководства или же стараясь войти в состав ЦК. Из членов этой группы упомянем Александра Седякина, инспектора пехоты и бронесил РККА, Роберта Эйдемана, начальника Академии имени Фрунзе, Иеронима Уборевича, возглавлявшего Белорусский военный округ, и его коллегу Иону Якира, командующего Украинским военным округом. Наконец, к группе непрофессионалов принадлежало окружение Ворошилова и Буденного. Во время большой чистки Сталин уничтожил на 100 % «группу Тухачевского», на 50 % группу профессионалов и совершенно не тронул людей Ворошилова[147]. Жуков определенно принадлежал к промежуточной группе, которая станет доминирующей после 1945 года и сохранит за собой лидерство вплоть до конца существования Красной армии, переименованной в 1946 году в Советскую.

К этим трем мы могли бы добавить четвертую группу, постоянно росшую количественно: командиров, вышедших из числа комиссаров. На 1940 год этот гибридный тип был представлен в РККА 3000 генералов, а в 1945 году – 9000. Ярким представителем этой четвертой группы был Иван Васильевич Болдин. Член партии с октября 1917 года, во время Гражданской войны попеременно то комиссар, то командир сначала роты, затем батальона. В 1921 году стал командиром расквартированного в Туле стрелкового полка, продолжая при этом карьеру в партии и став депутатом городского совета. В 1930 году занимал то же положение в Воронеже, но тогда уже командовал пехотной дивизией. Окончил Военную академию имени М.В. Фрунзе, прослушал курс Военно-политической академии имени Ленина. В 1932 году в промежутке между маневрами дивизии, которой он к тому времени командовал, участвовал в чистке кадров ленинградской промышленности. В 1939 году командовал корпусом и был делегатом от города Калинин на XVIII съезде партии. Друг Конева, Еременко и Голикова, так же, как он сам, занимавших на различных этапах своей карьеры то командирские, то комиссарские должности. К началу Второй мировой войны заместитель командующего войсками Западного особого военного округа. Во время войны не слишком удачно командовал 50-й армией под началом Жукова и Рокоссовского. Войну закончил заместителем командующего 3-м Украинским фронтом. Имея в своих рядах многие сотни таких болдиных и голиковых, Красная армия не имела ни единого шанса оформиться как институт, независимый от партии. Такие люди не могли быть в глазах их подчиненных военными вождями в западном смысле данного термина.