Читать онлайн «Как мы пережили войну. Народные истории». Страница 43

Я шел по чужой стороне под защитой густых лесов. Мне помогал случай и помощь добрых людей и через две недели я пришел домой, в свою родную деревню. В предвкушение скорой встречи с семьей я чуть не потерял бдительность и не попал в руки к немцам. Как выяснилось, в деревне обосновались немецкие солдаты. Большинство юношей и мужчин призвали в ряды Красной армии, многие ушли в партизаны. В селе остались только женщины, старики и дети. Я на несколько часов зашел домой, обнял родителей, жену и сына и ушел к партизанам в лес. Леса у нас густые, болотистые. Немцы боялись прочесывать лес, и партизаны уверенно обосновались в землянках. Посыльные периодически предавали нам весточки из дома и снабжали продовольствием.

Наш небольшой партизанский отряд под командованием Николая Дышливого совершал набеги на немецкие обозы с оружием и продовольствием. Однажды партизаны из нашего отряда убили одного из немцев. На следующий день фашисты вывели жителей села из домов и сказали, что если не сдадутся виновные в смерти, то всех жителей расстреляют, а деревню сожгут дотла. Делать нечего, чтобы сберечь мирное население двое партизан сдались немцам и были расстреляны на глазах у жителей. Однако, фашисты не пощадили мирных жителей и для устрашения расстреляли еще трех стариков и четырех женщин.

Прошло два года. Только в 1944 году после освобождения Беларуси от немецких захватчиков партизаны смогли вернуться в родные дома. Всех бывших партизан зачислили в ряды Красной армии.

Первоначально каждый из партизан заполнил анкету, в которой необходимо было указать не только автобиографические данные, но и свой боевой путь. Через день меня вызвали на допрос. Я не скрывал, что в 1939 году был призван в ряды Польской армии, что провел несколько лет в немецком лагере для военнопленных, рассказал о том, что работал как раб на хуторе у немецкого хозяина и о том, что при первой возможности бежал из плена. Заключение следствия было жестким: я был направлен в лагерь для бывших военнопленных.

Шел 1944 год. Впереди меня ждала неизвестность. Утешало одно – я на родной земле! Под конвоем меня доставили на станцию и затем переправили в лагерь, расположенный в Сталиногорске (ныне Новомосковск) Тульской области. Долгих три года я работал в забое на шахте. Каждое утро построение, переклички, а по ночам проверки и допросы, до двенадцати раз за ночь. Ужасные условия труда, отсутствие техники безопасности. В переполненном бараке люди умирали от голода и истощения.

На шахтах, вместе с пленными, но на более легких участках работали местные жители. С одним из них мы подружились: я рассказал ему о своей семье, о родном крае, о том, как под гнетом польских панов долгие годы жила моя Родина, как жестоко обращались с белорусами и их детьми польские хозяева, как уничтожали культуру, насаждали свои порядки и язык. Мой товарищ морально поддерживал меня, делился со мной куском хлеба и верил, что наступит день освобождения, когда я смогу вернуться домой.

Домой я вернулся в 1947 году благодаря стараниям и любви моей жены. Именно она все эти годы ходатайствовала о моем освобождении перед партийными и военными органами власти. Неоднократно она писала письма на имя военкома с просьбой пересмотреть мое дело, в котором подробно указывалось, что в 1939 году я был призван в Польскую армию и не предавал Российского государства, так как был подданным другой страны. О моем освобождении также ходатайствовал бывший командир партизанского отряда, Николай Дышливый.

После возвращения домой я вступил в партию и начал восстановление сельского хозяйства на должности бригадира колхоза.

Сегодня, я в окружении своих пятерых детей и внуков я вспоминаю о тех далеких днях, рассказываю им о войне, о страшном времени, чтобы берегли мир, уважали свои семьи, любили Родину и помнили, что только в единстве наша сила!

Самущик Иван Павлович, 1910 год рождения. Деревня Герутево, Гродненская область. Беларусь

Когда началась Великая Отечественная война, нашей маме было 27 лет, мне три с половиной года, а сестре год и восемь месяцев.

Отца призвали 28 июня и отправили в Винницу на формирование то ли команды, то ли эшелонов. Каким-то «бабьим чудо-радио» маме передали, что отца должны отправить через день дальше, на фронт. Она, оставив детей на родителей, рванула в ночь в Винницу пешком, так как поезда уже не ходили. А это все-таки почти полсотни километров, даже если по полям, а не по шпалам. Время было непростое, путники в дороге могли повстречаться всякие, и как мама уцелела, никто не знает, кроме нее самой.

А вскоре пришли немцы и румыны, так как юго-запад Украины попал в смешанную немецко-румынскую зону оккупации.

Перед тем как наши войска оставили наше село, я находилась у бабушки по отцовской линии в другом селе, которое отделяла от нашего села большая гора совсем без растительности, всеми называемая Горб. Увидев уходящих солдат, мама испугалась, что я остаюсь без нее, и бросив младшую Веру на своего отца Якова, побежала забрать меня домой. И вот, когда она со мной на руках бежала по этому пустому Горбу, над ними появился немецкий самолет. Немецкий летчик изобразил пикирование, как я теперь понимаю, но не стрелял. Мама бросилась на землю, закрыла меня своим телом и замерла. Самолет вроде бы улетел, но стоило маме подняться, как немец вновь прилетел. И так повторялось несколько раз. В полуобмороке от ужаса мама со мной пролежала, не двигаясь, до самой ночи, хотя немец уже давно улетел. Начались страшные дни оккупации.

Мама всегда поддерживала в доме идеальный порядок. Но, немцы начали становиться на постой, и чтобы хотя бы как-то обезопасить себя, мама быстро набросала на пол и лавки всякого мусора и даже навоза. Сама она оделась в рванье, больше подходящее для огородного пугала, чем для молодой и красивой женщины, какой мы всегда считали маму.

Немец вошел в дом, сказал традиционное: «Млеко, яйки» – взял что хотел, а потом подошел к матери, которая с ужасом прижимала к себе нас с сестрой ни жива ни мертва. Он брезгливо показал на весь набросанный мамой на пол и на лавки мусор, сделал вид, что ударил ее по вымазанным сажей щекам, и что-то сказал, типа: «Швайн!» или «Шлехт!» Вдруг младшая сестра расплакалась, и громко, сквозь рыдания, спрашивала: «Чого вин горгочыть, як гусак?» – то есть «Чего он гогочет, как гусь?» я, как старшая, потупив глаза, молчала. Я вообще в детстве не умела, по-моему, плакать.

Немец наставил свой автомат на сестру, что-то крикнул, добавил: «Пух-пух!» – засмеялся, еще раз изобразил маме пощечину и вышел. К маме на постой так никого не поставили.