Читать онлайн «Император Мэйдзи и его Япония». Страница 117

Флот был призван покорять морские просторы. В традиционной официальной культуре море не играло никакой роли – японское государство придерживалось идеологии земледельцев, оно думало о крестьянах и пренебрегало рыбаками, считая их людьми второго сорта. И это несмотря на огромную роль морского промысла в пищевой диете страны. Для японской геополитики море представляло ценность только в том отношении, что оно отделяло страну от континента, от которого можно было ожидать только неприятностей.

Однако новые геополитические отношения совершили в душах идеологов настоящий переворот. И теперь государство на самом высоком уровне стало думать о море. И не только о военно-морском флоте, но и об увеличении его пищевой продуктивности. В мае была открыта Первая выставка морских промыслов, обращение к участникам которой послал сам Мэйдзи! Общение императора с рыбаками с точки зрения традиционных ценностей было делом абсолютно немыслимым. В своем адресе Мэйдзи отметил: «Полагаем, что морские ресурсы нашей страны отличаются богатством, но мастерство, которое могло бы обеспечить процветание рыболовства, еще далеко от совершенства. Это и является причиной проведения данной выставки. Рассчитываем на дальнейшее улучшение этого мастерства и его развитие, желаем его процветания»[169]. Население страны росло, производство мяса тоже росло, но слишком медленно, японцам был по-прежнему нужен животный белок. Кроме как из моря, взять его было неоткуда.

В сентябре на территории императорского дворца открылся зал для соревнований по фехтованию на мечах. Искусство самураев допустили во дворец, самурайский дух становился всепроникающим. Зал назывался «Совершенное спокойствие». В этом названии отражена суть боевых искусств Японии: они предназначены для самосовершенствования и победы над самим собой. Только после того, как такая победа достигнута, можно выходить на «настоящее» поле боя.

В деле внедрения воинских искусств в придворный обиход огромная роль принадлежала Ямаока Тэссю (1836–1888). Он был одним из тех, кто в 1868 году помог договориться о мирной сдаче Эдо императорским войскам, за что его назначили камергером Мэйдзи. Теперь Ямаока предстал как один из влиятельнейших сторонников повсеместного внедрения искусства фехтования, которому, наравне с другими воинскими искусствами, он отводил выдающееся место в воспитании несгибаемого японского духа.

В июне, после почти годичного пребывания за границей, Итагаки Тайсукэ вернулся домой. За время его отсутствия Либеральная партия и Партия конституционных реформ переругались насмерть. Товарищи Итагаки по партии рассчитывали, что теперь-то их лидер, обогащенный передовыми идеями, вдохнет новую жизнь в их движение, но Итагаки вернулся совсем другим человеком. Он заявил, что в деле политического устройства Япония весьма хороша, а работать нужно над повышением уровня жизни населения и укреплением военно-морского флота. От его либерализма не осталось и следа.

Итагаки Тайсукэ

Властям удался хитроумный план по нейтрализации своего главного соперника. Не умея утишить страстные речи Итагаки Тайсукэ дома, в прошлом году Ито Хиробуми решил отправить Итагаки и его ближайшего соратника Гото Сёдзиро в Европу. Ито рекомендовал им поучиться демократии и парламентаризму в преддверии принятия конституции в Японии. Оба лидера Либеральной партии одушевлялись европейскими республиканскими идеями, но никогда не пересекали государственной границы.

Ито и Иноуэ Каору уговорили банк «Мицуи» выделить на поездку доморощенных либералов 20 тысяч фунтов стерлингов. Взамен они пролоббировали продление контракта банка с армией. Итагаки и Гото с готовностью обманулись и дали уговорить себя – тем более что сам Ито тоже отправился в Европу с теми же самыми познавательными целями. В отличие от самого Ито, либералы иностранных языков не знали, они во всем зависели от шпионившего за ними правительственного переводчика. Итагаки с удовольствием повстречался с Клемансо, Виктором Гюго и Спенсером, осмотрел множество достопримечательностей. Но Европа все-таки разочаровала его. Как и многие другие побывавшие за границей японцы, он обнаружил, что японские реалии, критике которых он отдал столько сил, все равно ему ближе. Ито Хиробуми вернулся в Токио в августе. Время в Европе не прошло для него даром – он уже знал, какой быть японской конституции. Она должна напоминать прусскую.

В июле вышел первый номер «Правительственного вестника» («Кампо»). Раньше власть полагалась на верных ей издателей, которые публиковали официальные сообщения и свои комментарии к ним. Комментарии, согласованные с правительством. В обмен прикормленные газетчики получали привилегии и деньги. Однако управление «свободной» прессой было все-таки делом хлопотным, и правительство решилось на издание собственной газеты. Для Фукути Гэнъитиро, который раньше занимался озвучиванием точки зрения правительства (или, что точнее, его крыла во главе с Ито Хиробуми), это решение означало катастрофу. Все знали, что раньше он получал информацию из первых рук, чиновники и учреждения охотно подписывались на его «Нити-нити симбун». Теперь они стали подписываться на «Кампо», тираж «Нити-нити» быстро сократился с восьми с половиной тысяч до 4300 экземпляров[170]. Газет в тогдашней Японии издавалось множество, но тираж каждой из них был настолько незначителен, что малейшая неожиданность могла поставить любую в крайне тяжелое положение. Снижение накала политических страстей, связанных с решением о подготовке конституции, привело к сокращению тиражей и других газет, но оно не было таким значительным.

Как бы ни высмеивали европейцы манеры озападнившихся японцев, никто не мог отрицать, что жизнь в Японии все больше становится похожей на европейскую. В этом году на улицах столицы появились первые электрические фонари, а газеты стали публиковать прогнозы погоды. Тем не менее многие иностранцы, щеголяя знанием японской истории и испытывая тоску по той, старой и нетронутой иноземными влияниями Японии, упорно предпочитали употреблять прежнее название Токио – Эдо. Эти люди принадлежали к нарождавшейся «партии японофилов», которым новая Япония казалась всего лишь сильно ухудшенной копией Запада.

В этом году у Мэйдзи снова случилась депрессия, похожая на ту, что поразила его в год восстания Сайго Такамори – он отказывался от участия в совещаниях и не принимал министра внутренних дел Ито Хиробуми. Но тогда, в 1877 году, небрежение императора своими обязанностями можно было оправдать: выступление верного соратника Сайго и вправду явилось событием крайне огорчительным. На сей раз никаких причин для хандры вроде бы не существовало, но тем не менее Мэйдзи не желал встречаться со своими министрами. Он сказывался больным, а правила двора запрещали кому бы то ни было входить в покои занемогшего монарха.