Читать онлайн «Рюрик». Страница 64

Этот рассказ, как и само имя князя, обнаруживает явно позднее происхождение. Скорее всего, Бравлин (Бранлив) принадлежит к тому же кругу вымышленных персонажей, что и Гостомысл и другие герои ранней русской истории в изложении XV–XVI веков. Однако такой выдающийся византинист, как В. Г. Васильевский, полагал, что древнерусская редакция Жития была создана на основе достаточно раннего византийского источника X века. Соответственно, рассказ мог отражать факт какого-то нападения русов на крымское побережье Черного моря в начале IX или даже в конце VIII века[240]. Некоторые историки даже пытались увидеть за этой историей какие-то реальные черты событий того времени, связывая, например, одну из форм имени Бравлин — Бравалин с легендарной скандинавской битвой при Бравалле (!). Другие искали упомянутый в Житии Новгород, полагая, что имелся в виду не Новгород Великий (хорошо, конечно, известный в XV веке), а крымский Неаполь Скифский (который, впрочем, прекратил свое существование уже в III веке), центр позднескифского государства. Эти примеры показывают, насколько далеко могут зайти размышления при некритическом обращении с историческими источниками. Между тем никаких реальных оснований относить историю с мифическим новгородским князем, дошедшую до нас в произведении XV века, к столь древним временам в общем-то нет. Житийная литература изобилует различными легендарными мотивами, и исцеление воинственных язычников у мощей святого — достаточно распространенный сюжет.

Присутствует он и в другом Житии, причем по сходному поводу — «Житии святого Георгия Амастридского», сохранившемся в рукописи X века. Георгий был епископом Амастриды, города византийской провинции Пафлагония на южном побережье Черного моря. Он умер в начале IX века и почитался жителями Амастриды как избавитель города от нападения арабов. По мнению В. Г. Васильевского, поддержанному и другими историками, «Житие» Георгия Амастридского было создано диаконом Игнатием, будущим митрополитом Никейским, до 842 года, и, следовательно, события, описанные в нем, относятся ко времени примерно 820—830-х годов. О нападении «росов» на Амастриду рассказывается в Житии следующим образом: «Было нашествие варваров, росов — народа, как все знают, в высшей степени дикого и грубого, не носящего в себе никаких следов человеколюбия. Зверские нравами, бесчеловечные делами, обнаруживая свою кровожадность уже одним своим видом, ни в чем другом, что свойственно людям, не находя такого удовольствия, как в смертоубийстве, они — этот губительный и на деле, и по имени народ, — начав разорение от Пропонтиды (Мраморного моря. — Е. П.) и посетив прочее побережье, достигнул наконец и до отечества святого, посекая нещадно всякий пол и всякий возраст, не жалея старцев, не оставляя без внимания младенцев, но противу всех одинаково вооружая смертоубийственную руку и спеша везде пронести гибель, сколько на это у них было силы».

Когда варвары вошли в храм и увидели гробницу Георгия Амастридского, они, вообразив, что там спрятаны сокровища, ринулись к ней, чтобы раскопать ее. Но тут они почувствовали себя расслабленными в руках и ногах, словно связанные невидимыми узами, и не могли пошевелиться. Тогда предводитель росов, по требованию святого, прекратил грабежи и насилие и отпустил на свободу пленных христиан: «И вот устраивается щедрое возжжение светильников, и всенощное стояние, и песнопение; варвары освобождаются от божественного гнева, устраивается некоторое примирение и сделка их с христианами, и они уже более не оскорбляли святыни, не попирали божественных жертвенников, уже не отнимали более нечестивыми руками божественных сокровищ, уже не оскверняли храмы кровью. Один гроб был достаточно силен для того, чтобы обличить безумие варваров, прекратить смертоубийство, остановить зверство, привести более свирепых, чем волки, к кротости овец и заставить тех, которые поклонялись рощам и лугам, уважать Божественные храмы»[241].

Если предположение о составлении «Жития Георгия Амастридского» до 842 года верно, то перед нами первое упоминание о нашествии росов (русов) на византийские владения — правда, не на сам Константинополь, но на Амастриду, крупный торговый город, славившийся своими богатствами. Более того, получается, что о русах уже к тому времени в Византии знали, ведь в Житии говорится, что их дикость и грубость всем известны[242]. Однако сам рассказ Жития носит традиционный для таких памятников характер, и различить за сказанием о чудесах святого черты исторической реальности весьма сложно. Существует и другая точка зрения. В Житии отразился не отдельный, «самостоятельный» поход русов на Византию, а известный поход на греков князя Игоря Рюриковича в 941 году. Тогда русы разорили большую территорию и дошли в том числе и до Пафлагонии, всюду творя насилие и грабежи. Возможно также, что в Житии говорится о походе русов на Византию 860 года[243]. Это предположение ставит под сомнение раннюю датировку упомянутых в Житии событий. В любом случае однозначно признать реальность нападения русов на Амастриду в 820—830-х годах не кажется возможным[244].

Еще более неопределенный характер имеет рассказ из византийской «Хронографии» так называемого Продолжателя Феофана. Уже упоминавшийся Феофан Исповедник в начале IX века создал свою «Хронографию», которая заканчивалась описанием событий правления Михаила I, то есть доходила до 813 года. Этот труд был продолжен несколькими авторами и был доведен до царствования Романа II, сына Константина Багрянородного. Рукопись этой «Хронографии» обрывается на описаниях событий 961 года; соответственно, наименование автора этого произведения Продолжателем Феофана — условно. В жизнеописании императора Михаила III содержатся сведения о константинопольском патриархе Иоанне Грамматике, который занял патриаршую кафедру в 837 году. Иоанн был человеком весьма ученым и даже, как полагали, занимался предсказаниями и колдовством. Одно из его предсказаний и было связано с нападением на Византию какого-то языческого племени. Этим племенем известный византинист, академик Федор Иванович Успенский считал русов. Особых оснований для этого сам текст источника не дает, но этот отрывок так интересен, что стоит привести его целиком.

«Иоанн… был сопричислен к дворцовому клиру и завоевал горячую любовь Михаила Травла (императора Михаила II. — Е. П.) то ли потому, что с ним одним разделял эту ересь (иконоборчества. — Е. П.), то ли потому, что заслужил славу необыкновенной ученостью. Как бы то ни было, Михаил любил его и назначил учителем Феофила (сына и преемника Михаила II на императорском престоле. — Е. П.). А тот, взяв в руки бразды правления, сначала возвел его в сан синкелла (буквально «сокелейник», один из высших духовных санов. — Е. П.), а позже поставил патриархом Константинополя за те предсказания, которые он ему давал при помощи колдовства и гаданий на блюде. Вот его колдовство. Когда оно неверное и жестокое племя во главе с тремя вождями напало и подвергло грабежам ромейскую землю, естественно приводя в уныние Феофила и его подданных, Иоанн дал совет не унывать, но преисполниться радостью и надеждой, если только захочет последовать его совету. Совет же заключался в следующем. Говорили, что среди сооруженных на барьере ипподрома медных статуй есть одна с тремя головами, которые он с помощью каких-то магических заклинаний соотнес с предводителями племени. Он велел доставить огромные железные молоты, числом столько, сколько было голов, и вручить их трем мужам, силой рук отличным. В определенный час ночи они должны были с занесенными молотами в руках приблизиться к статуе и по его приказу разом с огромной силой опустить их на головы так, чтобы одним ударом отбить их от статуи. Обрадованный и изумленный его словам Феофил распорядился все исполнить. Когда глубокой ночью явились мужи с молотами, Иоанн, скрывшись, чтобы не быть узнанным, под мирской одеждой, принялся шептать про себя магические слова, перевел в статую сущую в вождях силу, изгнал ту, что вселили в нее магическими заклинаниями прежде, и приказал ударить со всей мощью. Два мужа, ударив со всей силы, отбили от статуи две головы. Третий же, ударив слабее, только немного отогнул голову, но не отбил ее целиком. Подобное случилось и с вождями. Между ними началась сильная распря и междоусобная война. Один из вождей умертвил двух других усекновением головы, в живых остался только один и то не в целости и сохранности. Впавшее же в ничтожество племя в беде и горести бежало на родину»[245]. Как следует из логики повествования, это нападение если и было, то произошло еще до 837 года, то есть до того времени, как Иоанн стал патриархом. Предположение о том, что здесь имеются в виду русы, заманчиво, но недоказуемо.