Читать онлайн «Императрица Цыси. Наложница, изменившая судьбу Китая. 1835—1908». Страница 37

Цыси не хотела впрягать свою империю в боевую колесницу возмездия. «Даже если мы ни на один день не забываем о наших обидах… обиды не следует вымещать через убийство людей или сожжение домов», – приводила она свой аргумент. Цыси отправила меморандум великого князя Цюня сановникам для ознакомления и обсуждения. Всех напугала жестокость предложения Цюня, и они посоветовали Цыси хранить этот меморандум как «главную тайну из всех секретов империи», чтобы о ней никто ничего не узнал. Перед великим князем Цюнем они произносили успокаивающие речи, разделяли его чувства и одобряли такие меры, как отказ от западных товаров на территории Запретного города (исключение предлагали распространить на «полезные предметы, такие как часы и огнестрельное оружие»). Одновременно они дали великому князю понять, что аристократии не по душе агрессивный пафос его предложения на том основании, что все это может привести к войне с Западом, в которой Китаю грозит неизбежное поражение. Великий князь Цюнь с угрюмым видом выслушал приговор сановников. Однако остался при своем мнении.

Как раз в скором времени после такого обмена мнениями великий князь Цюнь и настоял на смертной казни для Крошки Аня. У Цыси не оставалось ни малейших сомнений в том, что он пытается подорвать ее политический престиж, а также причинить личную боль. Пока она ждала удобного случая для ответного удара, великий князь Цюнь вынашивал планы своего следующего шага.

В то время знакомство европейцев и китайцев с традициями друг друга выливалось в многочисленные столкновения. Когда европейцы присвоили Китаю статус «цивилизованного только наполовину» государства, китайцы уже называли их «заморскими чертями». При этом главными объектами ненависти стали христианские миссии, за последние десять лет открытые во многих уголках Поднебесной. Время от времени недовольные деятельностью западных миссионеров китайцы поднимали мятежи, получившие китайское название «цзяоань» – «дела, касающиеся христианских миссий».

И источник недовольства коренился отнюдь не в религиозных предрассудках. Атташе в Пекине Фриман-Митфорд заметил, что китайцы практически не проявляют последовательной религиозной неприязни: «Если бы все было иначе, то как тогда поселение евреев смогло просуществовать среди них в покое на протяжении двух тысяч лет и до сих пор оставаться в Кайфыне на территории провинции Хэбэй? Как получилось, что магометане в некоторых провинциях весьма процветали?.. На стенах императорского дворца в Пекине находится беседка, щедро украшенная арабскими письменами с сурами из Корана, нанесенными в честь магометанской дамы, числившейся женой или фавориткой одного из китайских императоров. Все это выглядит совсем не как преследование по религиозным мотивам. И к тому же… популярной религией можно назвать буддизм…»

Христианство считалось учением, последователи которого «убеждали народ проявлять доброту к ближнему»: цюань жэнь вэй шань. Такой догмы не отрицали даже участники массовых выступлений против христиан. Свою ненависть они направляли на сами христианские миссии. Все иноземное всегда вызывало подозрение у китайцев, но главная проблема состояла в том, что эти миссии выступали в качестве альтернативной власти в низшем ее звене. На этом уровне местные чиновники по традиции осуществляли абсолютную власть по поводу всех споров, а также отправляли правосудие (или в нем отказывали) по собственному разумению. Английская путешественница Изабелла Берд однажды сидела у ворот казенного учреждения главы уезда (ямыня) и наблюдала за работой его сотрудников: «За час, проведенный мною у входа в ямынь Инсань-сань, его посетили 407 человек – мужчины всех сословий, многие прибыли в паланкинах, но в основном пришли пешком, и практически все они были вполне прилично одетыми. Все пришли с документами, а кое-кто захватил с собой пухлые досье. Внутри по двору стремительно и непрерывно сновали секретари и писари, постоянно куда-то отправлялись посыльные с бумагами – чайжэни. Суета эта была, несомненно, связана с большим объемом разнообразных дел».

С прибытием миссионеров в сопровождении канонерок началось внедрение в китайское общество новой модели власти. В ходе многочисленных споров, касающихся притязаний на владения водными источниками или земельными наделами устоявшихся кланов, те, кто сомневался в том, что добьется справедливости от местных чиновников, часто искали защиты у церкви через статус новообращенного в христианскую веру. В подобной ситуации, как писал Фриман-Митфорд, китайский христианин мог обратиться к своему пастырю: «Клянясь, будто вменяемое ему обвинение оказывается простым предлогом, человек утверждал, что главный его грех власти видят в принадлежности к сторонникам христианской веры, в церкви которой он находит соответствующую защиту. Переполненный праведным гневом и верой в правдивость своего новообращенного, которому, как христианину, надо верить не в пример его обидчику язычнику, пастырь спешит в здание суда с ходатайством за своего поручителя. Мировой судья находит этого человека виновным и наказывает его; пастырь продолжает настаивать на своей стороне защиты. Завязывается дипломатическая переписка, и с обеих сторон изливаются потоки гнева. Как могут пастырь, вмешивающийся не в свое дело, и мандарин, в дела которого этот пастырь лезет, любить друг друга?»

Кое-кто из обозленных местных чиновников так или иначе вдохновлял народ на враждебные по отношению к христианам действия. Неприязнь к тому же подогревалась естественным отсутствием взаимопонимания. Главная забота касалась миссионерских приютов для детей-сирот. В соответствии с китайской традицией только брошенных новорожденных малюток отдавали на попечение благотворительных учреждений, зарегистрированных у местных властей. За сирот отвечали их родственники, а то, как те обращались с приемными детьми, считалось их личным делом. Китайцы не понимали, как посторонние люди могут брать на воспитание мальчиков и девочек без согласия их родителей и родственников, которым даже не позволяли посещать, не говоря уже о том, чтобы забрать их. Такого рода действия служили причиной самых мрачных подозрений. Ходили слухи, что миссионеры похищают детей, чтобы использовать их глаза и сердца для изготовления лекарственных препаратов или в фотографии, считавшейся в то время весьма загадочным явлением. Изабелла Берд писала: «Получили широкое распространение рассказы о поедании детей, и я уверена, что народ считал миссионеров замешанными в этом зверстве… Мне приходилось наблюдать, как при появлении иностранцев на улицах бедноты многие родители подхватывали своих детей и спешили увести их в дома; к тому же на спинах одежды детей пришивали красные кресты на зеленом фоне. Подобная предосторожность объясняется верой в то, что иностранцы слишком уважают крест, чтобы причинить вред ребенку, помеченному такой эмблемой».