Читать онлайн «Императрица Цыси. Наложница, изменившая судьбу Китая. 1835—1908». Страница 10

Но вотум недоверия, предложенный оппозицией в лице Тори, не прошел с разницей в девять голосов – 271 к 262. И в последующие два года под прикрытием огня эскадры британских боевых кораблей 20 тысяч морских пехотинцев (в том числе 7 тысяч индийских солдат и офицеров) совершили вылазки на южное и восточное китайское побережье, захватив Кантон и Шанхай (его – ненадолго). В отсутствие канонерок и из-за слабого оснащения армии китайцы потерпели поражения, а их правительство в 1842 году заставили подписать Нанкинский договор, по условиям которого Пекину предстояло выплатить США контрибуцию в размере 21 миллиона долларов[7].

Тем самым англичане способствовали процветанию контрабанды опиума в Китай. Поставки этого наркотика из Калькутты и Бомбея сразу же практически удвоились, а к концу десятилетия выросли в три с лишним раза – с 15 619 ящиков в 1840 году до 29 631 в 1841 году и до 47 681 в 1860 году. Смирившись с действительностью, заключавшейся в том, что их борьба с торговцами наркотиками оказалась бесполезной, китайские власти в октябре 1860 года признали торговлю опиумом занятием правомерным. В то время его называли «иностранный наркотик» (янъяо), то есть опиум неразрывно связывали с Западом. Американский миссионер-врачеватель госпожа Хедленд вспоминала: «Когда я заходила в гости в китайские дома, мне часто предлагали курительную трубку с опиумом, а когда я отказывалась от такого угощения, дамы выражали удивление и говорили, что у них сложилось такое впечатление, будто все иностранцы его курят».

Согласно Нанкинскому договору, властям Китая в дополнение к Кантону пришлось открыть для внешней торговли еще четыре порта. Эти порты, вошедшие в историю как «договорные порты», представляли собой европейские поселения, где действовало европейское, а не китайское право. Одним из них стал Шанхай. Отдельным пунктом этого договора предусматривалось «предоставление» британцам острова Гонконг для приема их судов и товаров. На опаленном солнцем, пустынном, с немногочисленными группами деревьев, торчащими в распадках холмов, Гонконге в то время изредка встречались разве что рыбацкие хижины, а иностранное поселение в Шанхае выглядело как полоска болотистой местности на границе с чьими-то полями. На этих бесплодных почвах тяжким трудом китайцев, за счет иностранных, главным образом английских, капиталовложений и под руководством тех же европейцев предстояло возвести поражающие воображение метрополии космополитов. Позже, где-то в начале ХХ века, ведущий дипломат периода правления Цыси по имени У Тинфан так написал о Гонконге: «Британское правительство из года в год тратило крупные суммы денег на его совершенствование и развитие, а благодаря мудрому руководству местной администрации каждое предприятие здесь приспособили для свободной торговли. Сейчас здесь находится процветающая британская колония… благополучие этой колонии опирается на китайцев, которые, само собой разумеется, пользуются всеми правами, предоставленными британским подданным, проживающим здесь. Я должен признать, что британское правительство в Гонконге сделало много полезного. Оно внедрило среди китайцев вполне отвечающую своему предназначению модель западной системы управления, которая… позволила произвести превращение голого острова в процветающий город. Беспристрастное применение норм права и гуманное отношение к преступникам вызывает только восхищение у местных жителей и придает им уверенности в благополучной жизни».

Из-за поражения в Опиумной войне китайцам пришлось согласиться на деятельность западных миссионеров в своей стране. До того момента на протяжении 100 с лишним лет въезд в Поднебесную им запрещался. После этой войны французы, объем торговли которых с Китаем находился на низком уровне и которых интересовало исключительно проповедование там католицизма, воспользовались победой европейского оружия и принялись со всей энергией требовать отмены данного запрета. Император Даогуан попытался противостоять таким требованиям. Но в ту пору, уже совсем сбитый с толку и подверженный колебаниям, он поддался упорным требованиям французов, передаваемым через его уполномоченного по делам европейцев Циина, рекомендовавшего пойти на уступки. Своим историческим указом от 20 февраля 1846 года император отменил запрет на деятельность христианских миссионеров. Его разрешение распространялось на договорные порты; запрет сохранялся в силе на остальной территории Китая.

Однако удержать миссионеров в узде не удалось. Получив в свое распоряжение опорные пункты, они тут же начали проникновение во внутренние районы империи, не признавая известного запрета. В отличие от прежних иезуитов, числившихся частными придворными наемными работниками и никогда не помышлявших о неповиновении императору, нынешние миссионеры были смелы и дерзки, ведь за спиной у них стояли европейские канонерки. С большим усердием ринувшись в глубь этой земли с древнейшей историей, они принялись заниматься распространением западных представлений и привычек, якобы помогая придать жизни в Китае современный вид, умышленно или по недоразумению постоянно призывали к свержению Цинской династии. Даже притом, что последователей они привлекли относительно немного, все равно представляли жизненно важной свою роль в деле изменения облика Поднебесной.

Император мог и не предвидеть грядущих перемен, но совершенно определенно представлял себе то, что самолично дал волю грандиозной и зловещей силе. И это осознание беспокоило и угнетало его. Неудачное общение с британцами вызвало у него непреодолимое разочарование и отчаяние. «Загнанный в угол таким неприкрытым принуждением, внутренне я ощущал бурю яростной озлобленности и ненависти, – написал он в своем дневнике. – Винить остается только лишь меня самого, и ужасный позор жжет мне душу». А также: «Хочется бить и бить себя в грудь крепко сжатыми кулаками». Через несколько месяцев после подписания рокового указа из провинций стали поступать тревожные сообщения о прибытии европейских миссионеров и проблемах, с этим связанных. Страдания императора усиливались, и он написал завещание и назначил преемника. Даогуан видел свой долг в том, чтобы оставить империю на попечение одного из своих сыновей, который мог бы проявить больше решительности в противостоянии с Западом. Он выбрал своего четвертого сына, Сяньфэна, а Цыси служила ему наложницей. Этот сын вырос яростным ненавистником европейцев.

В Цинской династии отсутствовала система безусловной передачи престола по наследству старшему из сыновей, поэтому правящему императору вменялось в обязанность написание завещания с назначением преемника, имя которого до поры не разглашалось. Император Даогуан изложил свою последнюю волю в уединенной и все-таки торжественной обстановке. Он написал его на двух языках: китайском и маньчжурском, как того требовали правила составления документов исключительной государственной важности. Затем он сложил его пополам и вложил между двумя листами императорской желтой бумаги, после чего на конверте поставил свою подпись и дату. Этот конверт он положил внутрь картонной папки с белой подкладкой и желтой крышкой. Эту картонную папку император обернул еще одним листом желтой бумаги, а на ней снова поставил свою роспись и по-маньчжурски написал такие слова: «Десять тысяч лет», то есть обозначил окончательность своего завещания. Затем он положил завещание внутрь ларца, изготовленного из самого драгоценного дерева наньму, обитого изнутри белым щелком и снабженного желтой деревянной крышкой. Этот ларец использовали предыдущие императоры для хранения своей последней воли о передаче власти по наследству. Замок с ключом от этого ларца мастера изготовили в виде затейливых летучих мышей на фоне облаков. (Слово «летучая мышь» по-китайски созвучно слову «удача».) Император Даогуан не стал сразу опечатывать свой ларец: он отложил это дело на день, чтобы еще раз подумать и удостовериться в правильности своего решения. Наконец он опять же собственноручно запер ларец и опечатал его с помощью полосок бумаги, каждую из которых снабдил своей подписью и датой на лицевой стороне. Ларец аккуратно поместили за гигантским декоративным диском, висевшим над входом в главный зал Запретного города. Этот диск украшали четыре громадных иероглифа: чжэн да гуан мин – «неподкупный, благородный, великодушный и мудрый», означавших девиз императора.