Читать онлайн «Жизнь некрасивой женщины». Страница 1

Зимой 1922 года мама заболела тяжелой формой брюшного тифа. Так как в свое время я выходила маму от сильнейшего сыпняка и более легкого, но достаточно коварного возвратного тифа, то и теперь надеялась своим уходом поставить ее на ноги и избежать больницы.

Лечил ее наш старый домашний врач, и это обстоятельство давало мне возможность сохранять диагноз маминой болезни в тайне. В квартире я всех убедила, что у мамы крупозное воспаление легких.

Обе мои тетки — Ольга Бодне-Бодневская и Анатолия Подборская — жили с бабушкой в Москве, но ни одна из них не показывала к нам носа, так как обе боялись заразиться. Я уже давно привыкла к их эгоистичным характерам и к тому, что мама была для них только источником денег, не больше.

Ей было очень плохо, и она то и дело впадала в бессознательное состояние. Какой жалкой вдруг стала она и как сжималось мое сердце, глядя на нее! Ежедневно оправляя постель, я поднимала ее на руки, такую легкую, перенося временно на кушетку.

На квартиру, лечение и всякие расходы я доставала деньги, продавая драгоценности и вещи. Почти ежедневно волокла целый узел на Смоленский рынок, а возвращалась домой с не менее тяжелой корзиной, полной продуктов.

Уход за человеком, болеющим брюшным тифом, не легок и требует прежде всего идеальной чистоты. Я сама стирала белье, меняя его через два дня, а иногда и ежедневно, колола в подвале дрова, поднимала их на третий этаж, топила печурку, готовила обед, а ночью плакала, слушая бессвязный мамин бред.

В один из зимних морозных дней я отправилась на Смоленский рынок. В этот день я взяла три самые красивые, большие куклы. Нести их было очень неудобно: от мороза руки коченели, и я боялась выронить кукол и разбить.

На рынке против меня стоял юноша очень высокого роста, в меховой ушанке, которая как бы обрамляла его некрасивое, но очень оригинальное лицо. Оно было скуласто. Глаза, слишком широко расставленные, зеленоватого цвета, похожи на кошачьи. Разрез глаз удлиненный, чуть поднимающийся к вискам — было в них что-то вакхическое, опьяняющее. Широкий, с нервно раздувающимися ноздрями нос был некрасив. Голос и манера говорить очень обаятельные. Он продавал целую серию красивых старинных драпировок. Продав одну и считая полученные деньги, он снял с руки варежку, и я увидела холеные, длинные пальцы.

Какой-то человек, плечистый и почти до самых глаз завязанный башлыком, подошел ко мне и спросил цену кукол. Я назвала. Он кивнул головой и сказал, что берет все, но пробурчал, что в этой толкотне он не хочет со мной расплачиваться. Я пошла за ним, опасаясь, как бы незнакомец не завел меня в закоулок и не отнял кукол без всяких денег, как это иногда бывало на рынке. Мы очутились в какой-то подворотне.

— Ну, — сказал он, — давай свои куклы и на вот, считай деньги!

— Позвольте, — услышала я около себя знакомый голос, — я подержу ваших кукол, пока вы будете считать деньги. — Это говорил юноша в ушанке. Очевидно, он последовал за нами, чтобы помочь мне.

Видя, что сумма, полученная мною, верна, он передал мои куклы покупателю. Я поблагодарила его за любезность, и мы с ним разговорились.

С этого дня мы часто встречались на рынке, весело болтали, помогали друг другу, но почему-то не стремились назвать друг другу свои имена.

В середине зимы мама выздоровела, я перестала бегать на рынок и больше уже не встречала «Зеленоглазую ушанку», как мысленно окрестила этого юношу.

Скоро круг моих знакомых пополнился.

В 1922 году часто бывало, что от сильных снежных заносов трамваи стояли на путях целыми часами. В одну из таких стоянок мама познакомилась с очень милой дамой, коротая время в приятной беседе.

Через несколько дней новая знакомая пришла с визитом. Небольшого роста, белая как лунь, с голубыми, смеющимися, молодыми глазами, она была некрасива, но наполнила наши комнаты весельем и радостью. Оказалось, это старая актриса МХАТа Елизавета Андреевна Красовская, большой друг Массалитиновой.

— Около меня остался только младший и самый любимый сын Никита, — сказала она нам. — Он очень талантлив — молодой режиссер МХАТа, и теперь моя мечта — его вам представить! Назначайте скорее день!

Никита Красовский оказался не кем иным, как «Зеленоглазой ушанкой».

— Ах, вот вы кто такой!

— Ах, вот вы кто такая! — воскликнули мы оба, увидев друг друга. Конечно, смеху и шуткам не было конца…

В конце зимы в своей квартире в Москве умерла бабушка. Жившая с ней тетя Оля Мушкац (Бодне-Бодневская) уехала в Ставрополь, а тетя Таля (Анатолия Подборская), оставшись одна, бросила прекрасную квартиру и переехала к нам.

У меня с самого детства установились с Анатолией самые плохие отношения. Я выросла у нее на глазах и никогда не могла понять, чем я, ребенок, могла внушить взрослой женщине такую непонятную и ни на чем не основанную ненависть…

В 1922 году ей было сорок два года, а она все еще оставалась старой девой. И если в царское время, будучи сестрой княгини и имея в банке большое приданое, она не могла выйти замуж, то теперь, после революции, не имея ничего, кроме своего жестокого и злобного характера, о замужестве ей и мечтать не стоило!.. А ведь это было заветной мечтой ее жизни!

Она оставалась по-прежнему красивой, обладала чудными черными косами, ослепительной улыбкой южанки и прекрасным цветом лица.

Как я умоляла маму не разрешать Анатолии переезжать к нам! Как упрашивала! И мама, казалось, сама была против, но настойчивая Анатолия приходила к нам обедать ежедневно и, притаскивая узелок за узелком, оставалась у нас под любыми предлогами ночевать, пока, наконец, не осталась навсегда.

Эгоистичная, злобная, она очень быстро восстановила против нас всех жильцов коммунальной квартиры. Работать Анатолия не желала: жила на продажу наших вещей и брала уроки кройки и шитья у какой-то бывшей известной портнихи за баснословные деньги, которые платила та же мама.

Анатолия в свое время окончила в Париже полный курс «Института красоты». В свои сорок два года она выглядела едва на тридцать лет. Полдня она проводила в ванной комнате, не давая никому помыться, а ночью нарушала покой квартиры шумом воды, грохотом тазов и бесконечным шлепаньем туфель по коридору и хлопаньем дверей.

Никакие уговоры и просьбы на Анатолию не действовали; она саркастически улыбалась и, презрительно щуря глаза, отвечала:

— В этой пошлой жизни мне ничего не осталось, кроме культа тела, а до чужих вкусов и привычек мне дела нет!..