Читать онлайн «Язык мой - друг мой». Страница 43

Известно, что Анастас Иванович Микоян говорил с сильным армянским акцентом. Но мне запомнились еще два его «акцента». Я имею в виду манеру Микояна решать политические вопросы и его поведение в чисто житейских ситуациях. Но об этом ниже.

С Микояном мне приходилось встречаться довольно часто. В основном на переговорах в Москве, на приемах иностранных послов, официальных обедах и так далее.

В начале 1959 года с официальным визитом в СССР прибыл премьер-министр Великобритании Гарольд Макмиллан. Этому визиту придавалось особое значение.

Переговоры вел сам Хрущев. Но принимал в них участие и Микоян, тогда один из первых заместителей Председателя Совета Министров.

Первое, что бросилось в глаза, когда Макмиллан спускался по трапу, — его довольно странный головной убор. Высокая белая меховая шапка сильно смахивала на махновскую папаху времен Гражданской войны. Только надета она была как бы углом вперед. Эта папаха привлекла внимание журналистов. На следующий день многие западные газеты упомянули о ней в своих статьях, освещающих приезд Макмиллана в Москву.

Тогда существовал такой порядок: на аэродроме высокого гостя встречает первое лицо государства. В данном случае это был Хрущев.

Встретились радушно, но потом, уже в Кремле, по какому-то вопросу не поладили. Кажется, по германской проблеме.

По программе после двух дней пребывания в столице Макмиллан должен был ехать в Киев, потом в Ленинград, а затем вернуться в Москву и продолжить переговоры. Я сопровождал Макмиллана. Чувствовалось, что он расстроен. Ему не хотелось расставаться с Хрущевым в состоянии конфронтации. Советско-британские отношения и без того не блистали взаимопониманием.

Из Киева полетели в Ленинград. И каково же было удивление Макмиллана, когда он увидел, что у трапа самолета его встречает Микоян. Надо сказать, такой высокий уровень встречи в Ленинграде программой не предусматривался. Макмиллан сразу понял, что это хороший признак, и повеселел.

Сели в машину. Микоян был приветлив, шутил. Потом мне стало известно — это Хрущев постарался. Чтобы завершить визит Макмиллана на благоприятной ноте, он сделал верный дипломатический ход — отправил в Ленинград Микояна.

Микоян, как никто другой, подходил для подобного мероприятия. И не только потому, что являлся близким соратником Хрущева, — Анастас Иванович обладал незаурядными дипломатическими способностями и талантом общения.

Поездка в Ленинград пришлась на день выборов в Верховный Совет.

Микоян решил пойти и проголосовать. Открепительного талона у него, конечно, не было, но это его не смутило. Желание руководителя такого ранга — почти закон.

Визит Г. Макмиллана в СССР: министр иностранных дел Великобритании С. Ллойд, Г. Макмиллан, В. М. Суходрев, Н. С. Хрущев Москва, 1959 год Н. С. Хрущев и Г. Макмиллан приветствуют москвичей Москва, 1959 год

Ленинградские хозяева связались с сотрудниками одного из центральных избирательных участков и сказали, что к ним едет голосовать Микоян.

Анастас Иванович предложил Макмиллану поехать вместе с ним, посмотреть, как работает советская демократия. Тот охотно согласился.

Избирательный пункт находился где-то на Невском проспекте. Все вокруг оцепили. Прохожих удалили. Макмиллан и Микоян вышли из машины и направились к дверям, украшенным лозунгами и флагами. И тут я чувствую, что кто-то тронул меня за плечо. Это был охранник. Он протянул мне паспорт Микояна. Ведь надо было его фамилию внести в список голосующих.

Микоян подошел к столу. Я отдал ему паспорт. Он раскрыл его и передал женщине, которая регистрировала тех, кто голосовал по открепительным талонам. Женщина в растерянности пробормотала:

— Анастас Иванович, зачем же паспорт? Я вас и так знаю…

Микоян возразил:

— Нет, нет, возьмите, вы должны все записать как положено.

Женщина, волнуясь, внесла его фамилию в список, выдала бюллетени. Макмиллан заинтересовался этими листками и спросил у меня:

— А там что, всего по одному кандидату?

— Да, конечно, — отвечаю я с «удивленным» видом: а как же, мол, может быть иначе?

Так премьер-министр Великобритании приобщился к истинной советской демократии.

Вечером он сказал Микояну, что в эти дни много думал о встречах с Хрущевым и надеется на то, что они оба, Макмиллан и Никита Сергеевич, придут к какому-то компромиссу, который хотя бы позволит продолжить переговоры и завершить их на позитивной ноте. Анастас Иванович в деталях обсудил с ним этот вопрос. И сразу же после данного разговора послал по закрытым каналам короткое сообщение в Москву, а мне дал указание как можно быстрее сделать подробную запись их беседы.

Едва мы прибыли в Москву, Микоян сразу же направился в Кремль, захватив меня с собой. Вызвал секретаря-машинистку, и я тут же стал диктовать содержание беседы, состоявшейся в Ленинграде. Анастас Иванович ждал, пока я сделаю запись, позвонил по «вертушке» и предупредил Хрущева, что идет к нему. А мне сказал:

— Ты тоже пойдешь со мной, потому что присутствовал при беседе.

Вошли. В кабинете — Хрущев, его помощник Лебедев и, кажется, начальник секретариата Шуйский. Хрущев взглянул на нас и засмеялся:

— Анастас, а что, Суходрев пришел тебя переводить?

Шутка была не без подковырки, учитывая микояновский акцент.

Хрущев прочитал мою запись. Микоян сделал к ней кое-какие пояснения. Хрущев спросил у меня:

— Все было так, как Анастас говорит?

Я, конечно же, подтвердил.

Вместе с Макмилланом приехала в нашу страну группа английских журналистов, в которой был и сын Уинстона Черчилля — Рэндольф. Он слыл очень смелым, даже дерзким, журналистом, не щадившим ни своих консерваторов, ни тем более лейбористов. В чем-то он, конечно, походил на отца — крупный, тяжелый, с бульдожьей хваткой. Мне говорили, что он также отличается большой любовью к коньяку, хотя выпитое влияет на него гораздо сильнее, чем на папашу. Этому я был свидетель. На приеме в английском посольстве в зал, где находились главные гости, журналистов не пустили. А Рэндольф Черчилль, явно выпив коньяка, пытался пройти туда, вознамерившись, видимо, поговорить с Хрущевым. Его вежливо отстраняли. В какой-то момент его выкрики перекрыли даже оживленный гул голосов, несмолкаемый обычно на больших приемах:

— Это безобразие! Меня в моем собственном посольстве смеют куда-то не пускать!