Читать онлайн «Слеза чемпионки». Страница 40

Почти сто лет коньки не меняются, есть только различные модификации. Делались специальные коньки для исполнения фигур в уже забытой обязательной программе, на них почти нет зубца. Другой желоб, чуть-чуть другая дуга. Были коньки «Пантон», годные больше для одиночного катания, особенно для зубцовых прыжков.

Мне было удобнее всего кататься на «Gold Sill». Сейчас масса всяких коньков, но в основном все они в Англии и производятся. У обычных лезвий для меня была слишком длинна пятка. Жук пятку обрезал, иначе она мне мешала. У меня коньки стояли выдвинутыми вперед, наружу. Не чуть-чуть сдвинуты, а сильно сдвинуты. Потому что я каталась всегда в очень большом наклоне. Если у меня конек стоит посередине, то я ботинком часто попадала на лед, и тогда падение было неизбежно. У меня к тому же был очень мягкий голеностоп, поэтому я каталась в очень низкой посадке. У меня посадка не похожа на ту, что у большинства фигуристов. Жук долго искал, и нашел наконец для меня своеобразную позицию конька.

Я и по жизни так хожу. У меня все туфли сбиты. И каталась я так же — все коньки были сбиты. Я все время задевала лезвиями друг за друга, оттого и были сбиты носки ботинок. Для меня эта ерунда превращалась в серьезную проблему. Мы же не знали, что на свете есть краска, которой можно ботинки подновлять. Не существовало ее в могучем Советском Союзе.

А вот шнурки на соревнования я всегда надевала новые. Я выходила на лед, ботинки серо-бурые — и совершенно белая шнуровка. Жук мне не сразу, но объяснил: «Ирочка, надо ботинки красить». А у меня даже мысли такой не возникало. Позже у меня сложилась традиционная процедура перед соревнованиями: я красила ботинки и всегда стирала шнурки. И еще — всегда надевала коньки, как я уже рассказывала, только с левой ноги. Не дай бог, с правой. Непонятно почему.

Жук и мои лезвия затачивал по-особому, специально под меня, он чуть-чуть поднимал на правом коньке внутреннее ребро. Эти нюансы возникали оттого, что у меня было странное тело. И манера катания была странная. Я, например, перебежки всегда начинала с подпрыжки, как бы из-за такта. Многие движения у меня начинались из-за такта, не так, чтобы сразу выйти и сделать. А точить коньки — это сложный процесс. Последние год-два перед уходом от Жука, когда мне нужно было точить коньки к соревнованиям, я выискивала момент, чтобы он по крайней мере уже неделю не пил — нельзя же, чтобы рука дрожала. Он и сам прекрасно понимал, насколько это ответственный процесс: подготовить ботинки и коньки.

Жук сам всем своим ученикам точил коньки, поэтому мы на все соревнования возили его станочек. Этот станочек о-го-го сколько весит! И столько было из-за него всегда проблем с таможней. Однажды Зайцеву он доверил его нести, а у того сумка порвалась, и станочек упал. Я думала, Жук тут же, на месте Зайцева прибьет. Все то поколение — что Протопопов, что Москвин — они все сами занимались своим инвентарем и инвентарем партнерш.

Для Жука эта подготовка — святой обряд. Он всегда меня ругал, что я неаккуратно катаюсь, сбиваю ребра. Но самое ужасное — я привыкла кататься на тупых коньках. Я точила коньки раза четыре в год, и мне этого хватало. Всё остальное время мне их камушками подправляли. Многие точат лезвия перед каждым стартом. А я терпеть не могла кататься на острых коньках, для меня это почти катастрофа. Единственное, что он делал, — чуть-чуть подправлял правое ребро, потому что для выполнения тодеса назад наружу очень важно иметь хорошее ребро. Тогда появляется уверенное натяжение. Я привыкла к тупым конькам еще и потому, что в ЦСКА мы все время катались на холодном льду. А на холодном льду, да еще после хоккеистов, кататься на острых коньках очень опасно, так как лед режется. У хоккеистов же коньки без ребер, так и я каталась: чтобы ребро было не очень сильно заточено.

А хранить коньки — тоже целая процедура: на коньки надевать чехольчики, протирать их все время, иметь хорошую тряпочку, еще лучше кусочек лайки, чтобы сразу воду стирать. На ботинки — отдельные чехлы, надо следить, чтобы они не пачкались. Никогда ботинки на пол не ставились. Это запрещается! Ботинки с коньками должны лежать только на стуле или на кресле. На пол — никогда! Поэтому, когда я рассказывала, что кинула в Жука коньком с ботинком, это уже был верх моих эмоций. Конечки всегда с собой, куда бы ты ни пошел.

В 1972 году на Олимпийских играх в Саппоро у нас рано утром была тренировка. Тогда мы еще делили лед с хоккеистами, и соревнования в короткой программе проходили днем между хоккейными матчами. Оттого и тренировки начинали очень рано. Я Жуку сказала, что лед очень жесткий. Потом мы погуляли, я поела, немножко полежала, а когда стала собираться, беру сумку — а там нет коньков! Я три раза всё перепроверила, нет коньков! Что со мной творилось, передать не могу, на грани сердечного приступа. Мы с Жуком договорились встретиться без пятнадцати два у центрального входа. Иду, как на казнь, у меня в сумке только платьице и кроссовки. Всё, кроме коньков. Подхожу и не знаю, как ему такое сказать. Он с сумкой стоит, меня поджидает. Я говорю: «Станислав Алексеевич, вы только сильно не волнуйтесь, но дело в том, что у меня коньки пропали. Я все обыскала, но они исчезли». Он в ответ: «Да они у меня!» — «Как у вас?» — «Я тебя не мог найти и попросил Люду Смирнову, чтобы она вынесла твои коньки. Я их подправлял». Передать не могу, что я за этот час, пока я с ним не встретилась, пережила. Так опозориться на Олимпийских играх! Чужие ботинки надеть невозможно. Катастрофа!

Зайцев, как и все ребята, каждый год менял ботинки с коньками. Зайцев иногда раз в восемь месяцев менял, потому что у него очень быстро они ломались. Я же меняла ботинки раз в два года. Для меня новые ботинки — всегда трагедия. Я на три недели выпадала из спортивной жизни. Сразу резко портился характер, я капризничала, ничего не могла на тренировке делать. Со стороны — как корова на льду. Ноги все в синяках. Будто заново начинала кататься. Поэтому для меня без вариантов: нет коньков, значит, Олимпийские игры — гуд-бай! И когда он мне сказал про Смирнову — а надо учесть, что мы с ней были всегда в очень хороших отношениях, — пока я шла к катку, я уже вся вскипела. Я вошла в раздевалку, беру конек и говорю ей: «Я тебя сейчас прибью к стенке этим коньком». А у нас раздевалки были так устроены, что стена не сплошная, а с промежутком. На другой стороне, за перегородкой, раздевалка ребят. Тут же Лешка выскочил нас разнимать. Я повторила: «Я сейчас тебя пришпилю этим коньком!» Я еще и конек держала так, что точно могла ее к стеночке прибить.

Советские коньки, которые назывались «Экстра», считались экспериментальными, на самом же деле они были сделаны точно по образцу английских. Только в отличие от английских наши делались на каком-то военном заводе. Я уже входила в сборную, но еще никакой не чемпионкой не была, когда Жук мне эти коньки выбил. Обычно на лезвие конька наваривается три-четыре миллиметра закаленной стали, и после того, как ее стачивают, конек на выброс. Ему уже нет никакого применения. Коньки «Экстра» целиком были сделаны из сверхтвердой, какой-то специальной стали. Я на них откаталась два сезона, и они были в полном порядке. Но я уже получила конечки иностранные, английские. А мои передали кому-то, кто младше. У нас же и коньки, и ботинки, и костюмы передавались тем, кто шел за нами. То же самое часто делали и с музыкой, и с программами.