Читать онлайн «Африканскими дорогами». Страница 79

Личное доверие, оказываемое лидеру государства, противоречиво сочеталось с подозрительностью по отношению к молодой государственной власти. Временами перевешивало одно, временами — другое, и зачастую страна оказывалась в трудном положении. Возникал кризис.

В Гане недовольством и разочарованием народа воспользовалась реакционная кучка офицеров. Когда президента не было в стране, они осуществили государственный переворот.

Другой характерный эпизод — бунт в армейских лагерях в Конго, нынешнем Заире, через несколько дней после провозглашения независимости страны.

Мне пришлось быть в Киншасе, тогда еще Леопольдвиле, в те все более далекие дни больших надежд и первых сомнений.

Утром 1 июля, когда во Дворце нации — парламенте должно было состояться провозглашение независимости будущей республики, улицы города были заполнены толпами людей. Все они шли в одном направлении — вдоль реки Конго к этому дворцу. Многие бежали, боясь опоздать на торжественную церемонию. Едущие от центра автомашины с трудом пробирались в людской массе. На автомобилях гроздьями висели устроившиеся на бамперах, на радиаторах мальчишки. Временами, под смех идущих, кто-нибудь срывался и падал на уже раскаленный утренним солнцем асфальт.

К Дворцу нации подойти было невозможно. Полицейские и солдаты пропускали только приглашенных — бельгийских чиновников, местных политических деятелей, иностранные делегации. Народ нашел выход из положения: окружающие площадь у парламента деревья казались черными от десятков устроившихся в их ветвях зрителей. Большинство с юмором относилось к неудобствам своих качающихся «лож», но я не забуду, как один из моих соседей зло сказал:

— Видно, это не наш праздник! Всё, как и прежде: мы здесь, они там, а между нами полиция.

Было ясно, кто подразумевался под этим «они». Новые лидеры страны, те, кто находился в парламенте.

Звучала музыка. Из транзисторных приемников, с которыми кое-кто пришел сюда, вырывалась самая популярная в те дни в Леопольдвиле песенка «Независимость» в ритме танца ча-ча-ча. Ее текст состоял из одних фамилий — Лумумбы, Калонжи, Чомбе, Боликанго и других конголезских политиков. Врагов и союзников объединил народ в общей хвале завоеванной свободе.

Но песня оказалась однодневной.

Я жил в гостинице «Мемлинг». В ее холле завязывались и распутывались узлы многих политических интриг. Здесь можно было увидеть Моиза Чомбе и Альбера Калонжи, Анисета Кашамуру и Боликанго, Патриса Лумумбу и его близких соратников.

Журналистская колония, всегда многочисленная в «Мемлинге», бурлила слухами. Много было известий вздорных, иногда откровенно лживых, но кое-что просачивалось и из того, что действительно происходило за кулисами. Эти известия не радовали.

Политические деятели, которых народ мечтал видеть сплоченными, запутались в клубке соперничества и взаимной подозрительности. Президент молодой республики Жозеф Касавубу не скрывал ненависти к главе правительства Патрису Лумумбе. Моиз Чомбе открыто готовил выход своей провинции, Катанги, из Конго и делал все, чтобы подорвать авторитет и влияние государственных и партийных деятелей, выступающих за поддержание целостности республики. Эти разногласия парализовали правительство.

И народ это чувствовал. Песня в честь независимости быстро исчезла с улиц.

…К полудню народ начал уходить с площади перед парламентом. Люди шумели, смеялись. Если у этой толпы и были сомнения, тревоги еще не было.

Но за несколько дней народные настроения резко изменились. То, о чем шептались журналисты в «Мемлинге», стало достоянием улицы.

Как-то вечером я поехал в гости к знакомым, живущим на окраине столицы. Хозяин дома работал учителем в католической начальной школе, день его жены был занят заботами о доброй дюжине детишек всех возрастов. Меня доставили в дом скрытно, чуть ли не тайком.

— У нашего друга будут серьезные неприятности, если узнают, что он встречался с советским журналистом, — объяснил сопровождавший меня Антуан Чиманга принятые предосторожности. Этот молодой, умный и энергичный человек, тогда возглавлявший небольшую организацию столичной молодежи, через несколько лет трагически погиб в одной из прокатившихся над страной бурь.

В небольшой гостиной собралось человек около десяти. Хозяйка разносила гостям холодное пиво, быстро завязалась общая беседа.

Антуан Чиманга был сторонником Патриса Лумумбы и страстно защищал его от временами острой критики своих приятелей. В комнате было душно, лица спорящих покрылись крупными каплями пота, но глаза возбужденно горели, каждый упорно отстаивал свою точку зрения.

— В нашем правительстве царит разброд, — кричал один. — Народ не чувствует его воли что-то сделать для страны.

— Кончится тем, что вспыхнет мятеж, — перебивал его другой голос. — И это будет на руку только нашим врагам.

Антуан Чиманга говорил о честности Патриса Лумумбы, о его готовности отдать все свои силы народу. Его не слушали, обрывали.

Меня в тот вечер поразили эти настроения. Когда мы возвращались с Антуаном в гостиницу, он с горечью говорил:

— Действительно, у Лумумбы много врагов, его руки связаны. Но никто не хочет этого понимать, с этим считаться. Может случиться что-то страшное.

Это предчувствие быстро подтвердилось. Когда утром 7 июля я спустился в холл, ко мне подбежали два знакомых журналиста.

— Вы слышали? — возбужденно восклицали они. — Взбунтовались солдаты-конголезцы. Они арестовывают бельгийских офицеров. В городе стреляют!

Через несколько часов мы своими глазами увидели мятежников. Поставив караул у подъезда, несколько вооруженных солдат начали прочесывать гостиницу. Они искали министров, видных политиков. Двое из них, в стальных шлемах, с гранатами у пояса, при автоматах, без стука ворвались и в мой номер.

Не говоря ни слова, они оглядели комнату, заглянули в ванную, открыли двери стенных шкафов. И так же молча ушли.

В те дни никто толком не знал причины мятежа. Одни говорили, что солдатам долго не платили жалованья, другие — о продуманной провокации бельгийских офицеров. Ходил слух об аресте бунтовщиками Патриса Лумумбы. Искренние патриоты возмущались армией, мятеж которой, действительно, играл на руку вчерашним хозяевам страны.

Прошло некоторое время, прежде чем выяснились мотивы бунта. Из писем солдат, из их публичных заявлений стало известно, почему они решили взяться за оружие…

Как сложно и противоречиво бывает движение истории! Ведь обнаружилось, что солдатами колониальной армии двигали те же стремления, что и миллионами их соотечественников, когда те добивались независимости. В сущности солдаты требовали одного: чтобы завоевания этого освободительного движения были распространены и на вооруженные силы. В их письмах рассказывалось об унижениях, которым они подвергались со стороны бельгийских офицеров, о нищенском жалованье, о невозможности продвижения по службе. Солдаты не раз обращались к правительству с просьбами и жалобами, а премьер-министр медлил, терял время, пока накопившееся в солдатских лагерях отчаяние не выплеснулось наружу.