Читать онлайн «Фуллстоп (СИ)». Страница 20

Или огромный опыт.

На руках быстро образовались две варежки, оставляющие свободными только большие пальцы. Развязать случайно концы бинта, охватывающие запястья, было невозможно, да и специально пришлось бы разве что разрезать, до того маленькими и тугими были узлы, ногтями и зубами не возьмешь. Карандаш в такой руке тоже не удержишь, не говоря о стержне.

Все это время Дживан смотрел то на часы, то в окно, стоя к кровати вполоборота.

— А знаете, Александр Дмитриевич, — вдруг сказал он, не меняя позы, — у милейшей Нины Ивановны на территории санатория имеются чрезвычайные полномочия. Расспросите ее при случае, как они ей достались и в чем заключаются, уверяю вас, это будет захватывающая история.

— Судя по вашей интонации, история должна в корне подорвать мое к ней отношение, — ответил Александр. — Не стану.

— Дело ваше.

Дживан развернулся от окна в комнату и оценивающим взглядом посмотрел на проделанную работу. Солонина распихал остатки бинта по карманам и стоял у двери, без эмоций наблюдая за тем, как Александр пытается подложить под спину подушку. Делать это с повязками было неудобно. Дживан сочувственно кивнул.

— Потерпите, недолго осталось.

— Сколько? — наобум спросил Александр.

Тот снова взглянул на собственную кисть с пристегнутым к ней модным циферблатом.

— Думаю, где-то полтора-два часа, — оптимистично сказал он. — Но вы не переживайте, мой коллега поможет вам скоротать время, а там уже и ваша компания составится.

По лицу Солонины нельзя было сказать, что его обрадовало решение Дживана. Он дернул ртом, размашисто вернулся к табуретке у кровати, взял ее и с демонстративным грохотом поставил прямо в дверном проеме. Уселся сверху и отвернулся лицом к предбаннику. Александр его понимал — он же не охранник и не вахтер. Бесцветному это дело было привычно, но того явно куда-то отослали.

— Отдыхайте, Александр Дмитриевич, — попрощался Дживан, перешагивая через ногу Солонины, который не подумал посторониться. — По-дружески советую. Силы вам еще понадобятся.

Александр не стал отвечать, просто прикрыл глаза и несколько раз медленно вдохнул и выдохнул. Сквозь ресницы он видел, что Солонина изменил положение на табуретке, прислонился спиной к стене — сидеть без опоры было неудобно. Тем более, если впереди два часа. С кровати хорошо просматривался его профиль, острый, крючконосый, с недовольно выступающим подбородком.

— Мне жаль, — сказал он просто для того, чтобы обозначить свое отношение к событиям.

Солонина дернул плечом — не то принял извинения, не то показал, что любые разговоры его раздражают. Залез в карман за сигаретами, достал пачку и заглянул внутрь. После этого с сомнением посмотрел на Александра.

— Не курите, конечно? — сварливо спросил он.

— Почему? Знаете что, дайте и мне. Я сейчас свои не достану.

Солонина вытащил из мятой пачки сигарету, подкурил от своей, принес к кровати и неловко подержал, пока Александр не сжал ее свободными большими пальцами рук с двух сторон. После этого он вернулся на свою табуретку, уперся локтями в колени и ожесточенно затянулся. Дым из предбанника никуда не вытягивало, поэтому очень скоро фигура Солонины окуталась туманным сгустком, в котором только угадывались человеческие очертания.

— Как это все происходит? — спросил сгусток Александр.

Туман дрогнул, вынырнуло лицо.

— Вы о чем?

— О гасителях, — пояснил Александр. — Что они, сразу с порога прямо…

Он замолчал, не зная, как описать процесс, которого никогда в жизни не видел и о котором даже не слышал до сегодняшнего дня.

— Нет, — через минуту отозвался Солонина. — Не так это все. То есть и так бывает, но чаще по-другому. Через некоторое время только. Для этого дела настройка нужна.

— Какая?

— Ну… Такая. Тонкая. В стрессе никто ничего не слышит. Нужно, чтобы обстановка была спокойная. Расслабиться.

Александр поерзал на своей лежанке — подушка провалилась в щель между стеной и кроватью, но при зажженной сигарете в руках достать ее было невозможно.

— А дальше?

— У каждого автора есть что-то такое, что он считает лучшим. Ну, лучшим, хорошим, не знаю, как вы это называете, — в голосе Солонины послышалось раздражение. — Такая вещь, одним словом. Вот ее и используют. Если взять любую или обычную вашу халтуру, не сработает. Тут нужна… — он поискал слово, — такая, как вот ваша тетрадь. Или уже напечатанное, это без разницы. Главное, чтобы важное.

Он замолчал. Александр тоже молчал. В обычной жизни он мало курил, и того дыма, что стоял в комнате, было достаточно, чтобы в голове тоже образовался туман. В этом тумане хорошо представилось, как его тетрадь ироничным тоном разбирают по косточкам, с шутками и прибаутками, с насмешливой оценкой, небрежной пародией и окончательной резолюцией. Что этому можно противопоставить? Ждать своего читателя? Гадать: сбудется ли?

Есть ли на свете кто-то, кто сможет понять написанное до донышка?

Кто-то не восхищенный и поющий дифирамбы, но понимающий основу. Может, он вдумчивый критик? Или популяризатор науки ан масс. Радетель о просвещении. Литературоведческий гений. Или уютная мягкая женщина, с которой, вдыхая аромат чая с лимоном, можно часами говорить о том, как оно зарождалось в тебе, как сквозь туман продвигался ты от пролога к эпилогу. Может, это ребенок, впервые открывающий для себя мир, и его восторг выльется в благодарное письмо… с ошибкой! Обязательно со смешной орфографической ошибкой в самом неожиданном месте. Потом он вырастет и станет новым Гумилевым, исследователем, путешественником. И везде будет носить при себе томик с твоей главной повестью.

Но это все равно будет один человек. Не пятьсот тысяч.

Солонина грубовато выдернул у него из пальцев истлевшую сигарету: пепел упал на одну из повязок, бинт начал дымиться. Он открыл окно, выбросил окурок в форточку, но на табуретку не вернулся, присел на подоконник.

— Не почувствуете ничего, — пообещал он. — Это никак не чувствуется физически. Потом только.

— Что — потом?

— Пустота и спать хочется. И других желаний нет. И уже не будет. То есть обычные, человеческие, будут, а этого вот, чтобы писать или там цветы — нет. Может, рисовать начнете. Или лепить. Бессловесные объекты можно.

— А цветок?

— Завянет. Превратится в бесформенную массу, лишенную энергии, как медуза на солнце.

— Ясно, — Александр вспомнил скульптуру в парке.

— Ничего вам не ясно, — внезапно рявкнул Солонина. — Ведь знали же про цветы? А? Знали? И что от них бывает — тоже? Из-за этого всех писать учат с детства, продолжения эти, газеты, журналы, клубы, организации, никого не ругают, только хвалят, любую тему можно, ничего запретного, в крайнем случае пожурят, ну чего вам не хватало? Тепличные же условия.

Александр повел плечом. Как это объяснишь? Чего не хватало?

— Да вот, знаете, иногда накатывает такое, — тихо сказал он. — Особенно по ночам. Зачем живешь? Смотришь на улицу в окно, а там пусто, как будто вообще никого на планете не осталось. И тебя тоже нет. Или вовсе не было. Что после тебя останется?

— Детей надо рожать, — грубо посоветовал Солонина. — Они останутся.

— Дети — это хорошо, — улыбнулся Александр. — Только они ведь свою жизнь будут жить, не твою, у них свой поиск и свое предназначение, с тобой никак не связанное. Знаете индийскую поговорку? Дети – гости в доме. Хозяин в нем все равно ты, да и нечестно это, взваливать на других ответственность за собственную пустоту. Даже подло.

Солонина не перебивал, слушал молча, только еще одну сигарету закурил. Солнце ушло с этой части территории, в комнате потемнело, хотя окно осталось открытым.

— Когда пишешь, такие вещи легко представить, — объяснил Александр. — Вроде как прожил уже жизнь и смотришь с той стороны на свой след. В текстах ты альфа и омега, начало и конец, и так далее. Врать некому. Своему ребенку можно дачу оставить, машину, да и то если ему это будет нужно. А чужим, неизвестным, всем?