Читать онлайн «Вор Валет и командующий Прибалтийским военным округом (СИ)». Страница 4

    Я представил себе просторы Советского Союза, города Смоленск, Москву, Орел, Тулу и Серпухов, где такого пенопласта днем с огнем не отыщешь и понял на каких же миллионах я спал. Где мои 10 лет?!..

    В Балтийске я видел шпиона. Он шел вдоль линии железной дороги и фотографировал заднюю сторону базы, склады, стараясь незаметно вынимать фотоаппарат из кармана. К сожалению бывший со мной мальчишка Дрыня не поддержал меня. Дрыня вообще был гнилой. Поэтому мы не предупредили моряков и шпиона не задержали. Этот подвиг все равно впоследствии не спас бы меня от цепких рук КГБ. Оно как раз и рассчитано не на ловлю шпионов, а на ловлю таких идеалистов и идиотов как я. Я уже давно не вижу разницы между шпионами и чекистами. Одно и то же.

    Если бы вы знали, какая была матросская весна в Балтийске!

    Какие там в парке огромные каштаны. Какие у них большие листья как руки. И каждый лист пахнет зеленой весной. Когда смотришь туда, в зеленые листья, в их летнюю черноту, какая это всегда была радость.

    Эти деревья падали, ударяясь о землю во время большого ветра и сразу раскалывались от удара на полутораметровые куски. Какие сильные громкие удары  раздавались о землю, когда они падали. Так и лежали после шторма по всему Матросскому парку расколотые на куски деревья.

    Осенью, в сентябре, наступала фруктовая пора. Походы в сады начинались еще в июле и продолжались до конца сентября. По всему Балтийску, по бывшему немецкому Пиллау,  росли сливы, вишни, груши и даже грецкий орех. А где-то далеко, там,  в Калининграде, жила девочка Люба Соколова, которую я еще не знал.

    Когда в детстве, в юности любишь, и серьезно воспринимаешь девочку, и думаешь что ее так растили, и у нее было такое-же похожее и понятное детство, как и у тебя,  и теперь все это она отдала другому,  все, и свое детство,  и всю свою жизнь она отдала другому, и принадлежит теперь вся другому, и со всем своим детством, и с этими царапинами на коленях,  о как это больно! Как ее тогда серьезно воспринимаешь, как родную.

   В Калининграда я учился с Любой в восьмом классе "Г"  в 43 школе, а позже переехал в Россию, в Болхов. Если кто-нибудь в то время уезжал из Калининграда, его спрашивали:

   - Ты куда едешь?

   И он отвечал:

   - В Россию.

   Это теперь Калининград стал, становится чисто русским  городом.

   Но из Болхова мне пришлось удирать от милицейского произвола.

   Я учился в Калининграде в вечерней школе  и работал в столярной мастерской военно-морского училища, откуда сбегал для продолжительных разговоров с Любой, игнорируя производственные задания. Я перелезал через забор военно-морского училища и встречал Любу, когда она выходила из своей КВатушки. О, Господи, боже ты мой! Какая же это всегда была радость! Какое счастье!.. хоть раз, хоть на минуту увидеть ее... Вечером я также  приезжал в ее район. Она мне говорила:

    - Когда ты учишься в вечерней школе? И днем встречаешь меня, и вечером около моего дома.

    Я никак не мог ее добиться.

    Потом, позже, я работал в Доме Художника столяром: натягивал и грунтовал холсты и сколачивал деревянные основы под гипсовые скульптуры. У меня был специальный инструмент для натягивания холстов, похожий на щипцы. Художники специально приходили для заказывания холстов для своих картин. Каждый из них клянчил кусок загрунтованного холста. В Доме Художника я выучился писать лозунги и надписи на лентах для венков. Но подлые художники-шрифтовики не давали мне на них заработать деньги. Я тогда еще не знал, что таким способом, писанием лозунгов и плакатов,  можно легко зарабатывать деньги в пионерских лагерях и совхозах и что для этого достаточно только иметь паспорт. Я тогда еще не знал жизни.

     С другой стороны стороны члены Союза Художников мне часто говорили:

     - Научись рисовать, научись писать красками, что тут сложного?... И будешь зарабатывать, как мы. Будешь художником.

     Они вели со мной разговоры о книгах из серии "Жизнь в искусстве" потому что видели что я эти книги хорошо знаю.

    Их полубогемная и свободная жизнь меня мало интересовала. В основном они зарабатывали деньги тем, что ставили напротив щитов проекционный фонарь, вставляли в него картинку из какого нибудь журнала и копировали плакат. У каждого из них был такой гербарий из журнальных картинок.

     Меня удивляло, что многие профессиональные художники, и даже неплохие колористы, совершенно не понимали и не воспринимали живопись. Когда с таким парнем стоишь около репродукции Рублева, и спросишь его:

    - Скажи честно, ты не понимаешь, что тут гениального, великого?

    То такой художник, зная что он разговаривает с рабочим, откровенно скажет:

    - Да, Боря. Что тут такого: красный цвет.

    Спросишь его:

    - То есть ты не понимаешь, что тут такого особенного, великого? То есть ты не видишь фактически разницы между тем что у тебя, у наших художников, и тут?

    - Да.

    Поэтому я не удивляюсь, что Сезанна при жизни не признавали и не понимали почти до его старости, хотя его картины выставлялись  во всех салонах и их видели сотни профессионалов и много любителей. Хотя более простого и ясного художника чем Сезанн найти трудно.

    Свойства человеческого мозга таковы, что они напоминают счетную электронную машину. Извивы ума некоторых людей такие, что часто просто удивляешься. И если человек в детстве попал с приятелем в какой-нибудь кружек при Доме пионеров и там научился рисовать и точно копировать цвет, то он часто становится художником. Иногда это признанные мастера, которые ничего не понимают в искусстве.

     Живописи действительно можно научить любого человека с улицы. И он будет профессиональным художником.

   Мне было 19 лет. Я решил поступать в Калининградский государственный университет. Когда я пришел сдавать  документы в ВУЗ, то увидел, что на филологический факультете уже 3 человека на одно место. Поэтому я подал документы на вечернее отделение юридического факультета, где было всего 2 человека на одно место, и где конкурс был поменьше. Но через несколько дней на нем было уже пять человек на место, а на филологическом так до конца ничего и не изменилось.

   К тому же я узнал, что изучить языкознание и разные ушки-юшки простому человеку очень трудно. Для этого нужно иметь сверх способности.

   Поэтому я сидел в большом актовом зале университета и сдавал экзамен по сочинению на юридический факультет, где собралось самое большое количество человек на одно место.

   И теперь, летом, расставшись с Любой, я сидел в актовом зале университета и поступал на тот же факультет где уже на вечернем отделении училась она. Она как раз закончила первый курс, а я еще только поступал на него.