Читать онлайн «История моих животных». Страница 13

Только Мишель все время забывал купить ошейник.

Вы увидите, каким образом забывчивость Мишеля, вероятно, спасла мне жизнь.

Из всего, что вы прочли в предыдущей главе, следует: характер Мутона остался для меня если не совсем неизвестным, то, по меньшей мере, темным, а та часть, которой он дал проявиться, рисовала его отнюдь не в розовом свете.

К двум часам пополудни дело обстояло так: Мутон выкапывал из земли георгин Мишеля (тот в качестве садовника пытался вырастить голубой георгин), мой сын курил в гамаке папиросу, а Маке, де Фиенн и Атала дразнили Мисуфа, приговоренного к пяти годам заключения в обезьяннике за убийство при смягчающих вину обстоятельствах.

Мы просим наших читателей простить нас за то, что отдаляем развязку, позволив ее предугадать, но думаем, что пришло время сказать несколько слов о мадемуазель Дегарсен, Потише, последнем из Ледмануаров и о каторжнике Мисуфе.

Мадемуазель Дегарсен была самка мартышки самой мелкой разновидности. Место ее рождения неизвестно; но, если положиться в этом вопросе на классификацию Кювье, она, должно быть, родилась на древнем континенте.

Она попала ко мне самым простым способом.

Я совершил небольшую поездку в Гавр — с какой целью, мне было бы очень трудно сказать, — я поехал в Гавр, возможно, лишь для того чтобы увидеть море. Оказавшись в Гавре, я ощутил потребность вернуться в Париж.

Только из Гавра никто не возвращается без того, чтобы что-нибудь не привезти.

Надо было решить, что именно я привезу из Гавра.

У меня был выбор между безделушками из слоновой кости, китайскими веерами и карибскими трофеями.

Ничто из этого меня совершенно не привлекало.

Я прогуливался по набережной подобно Гамлету,

когда у двери торговца животными увидел зеленую мартышку и голубого попугая.

Мартышка просунула руку между прутьями своей клетки и схватила меня за полу сюртука.

Голубой ара вертел головой и влюбленно смотрел на меня желтым глазом, зрачок которого уменьшался и расширялся с самым нежным выражением.

Я очень чувствителен к проявлениям такого рода, и те из моих друзей, кто лучше других меня знает, уверяют: для чести моей семьи и для моей собственной — это счастье, что я не родился женщиной.

Итак, я остановился, взяв одной рукой лапку мартышки, а другой почесывая голову попугая, рискуя при этом повторением случая с ара полковника Бро (смотри в моих «Мемуарах»).

Но ничего похожего не произошло: мартышка тихонько подтянула мою руку поближе к своей мордочке, просунула язык между прутьями клетки и нежно облизала мне пальцы.

Попугай засунул голову себе между ног, блаженно полузакрыв глаза, и издал легкий сладострастный стон, не оставлявший сомнения в природе испытываемых им ощущений.

«Право же, — сказал я себе, — вот два очаровательных существа, и, если не опасаться, что с меня потребуют выкуп Дюгеклена, я поинтересовался бы их ценой».

— Господин Дюма, — спросил вышедший из лавки торговец, — вас устроят моя мартышка и мой попугай?

«Господин Дюма»! Эта лесть довершила действие ласки двух существ.

Надеюсь, в один прекрасный день какой-нибудь чародей сможет объяснить мне, каким образом мое лицо, менее других распространяемое посредством живописи, гравюры или литографии, известно и на краю света, так что везде, куда бы я ни приехал, первый же рассыльный спрашивает меня:

— Господин Дюма, куда отнести ваш чемодан?

Правда, отсутствие портрета или бюста возместили мои друзья Шам и Надар, широко прославившие меня; но в таком случае эти два предателя меня обманывали и вместо карикатуры на меня сделали мой портрет?

Помимо того неудобства, что я никуда не могу отправиться инкогнито, известность моего лица доставляет мне и другое: стоит любому торговцу прочитать в моих биографиях, что я имею обыкновение швыряться деньгами, и увидеть меня приближающимся к его магазину, как он принимает добродетельное решение продать г-ну Дюма свой товар в три раза дороже, чем прочим смертным, и это решение он, естественно, тотчас осуществляет.

В конце концов, этому горю уже ничем не поможешь.

Итак, торговец обратился ко мне с елейным видом продавца, твердо решившего сбыть вам товар, который вы еще не решили купить: «Господин Дюма, вас устроят моя мартышка и мой попугай?»

Надо было бы заменить в слове всего две буквы, чтобы придать ему настоящий смысл: «Господин Дюма, вас расстроят моя мартышка и мой попугай?»

— Так! — ответил я. — Раз вы меня знаете, вы продадите мне вашего попугая и вашу обезьяну за двойную цену.

— О господин Дюма, как вы можете так говорить! Нет, с вас я не стану запрашивать. Вы мне заплатите… скажем…

Торговец сделал вид, что пытается вспомнить, за какую цену сам их купил.

— Вы заплатите мне сто франков.

Должен сказать, я задрожал от радости. Я не очень точно знаю рыночную цену обезьян и попугаев, но мне показалось, что сто франков за два подобных создания — неслыханно дешево.

— Только должен вам сказать, как честный человек, — продолжал торговец, — что попугай, возможно, никогда не заговорит.

В моих глазах это удваивало его стоимость. Значит, у меня будет попугай, который не прожужжит мне уши своим неизбежным «Ты покушал, Жако?».

— Ах, черт! — ответил я. — Вот это досадно.

Но как только я это сказал, мне стало стыдно за себя: я солгал, и солгал в надежде добиться скидки, тогда как торговец сказал правду, рискуя обесценить свой товар.

И, охваченный угрызениями совести, я предложил ему:

— Послушайте, я не хочу с вами торговаться, я даю вам за них восемьдесят франков.

— Берите, — без колебаний согласился торговец.

— Только давайте договоримся, — продолжал я, поняв, что меня обворовали, — восемьдесят франков за обезьяну с клеткой и попугая с жердочкой.

— Конечно, мы так не уславливались, — ответил продавец, — но я ни в чем не могу отказать вам. Вы можете похвастаться тем, что позабавили меня своим «Капитаном Памфилом». Ну, нечего сказать, — вы знаете животных, и я надеюсь, эти двое у вас не почувствуют себя несчастными. Берите клетку и жердочку.

Клетка и жердочка от силы стоили сорок су.

Как предложил продавец, я взял клетку и жердочку и, возвращаясь в гостиницу «Адмиралтейская», напоминал поддельного Робинзона Крузо.

В тот же вечер я выехал в Париж, один заняв все переднее сиденье в дилижансе до Руана.

Говоря, что занял его один, я имел в виду себя, мою мартышку и моего попугая.