Читать онлайн «Сталин и заговор генералов». Страница 37

Что примечательно: в условиях развернувшейся Русской революции Тухачевский, симпатизировавший присущей, как он полагал, и необходимой России самодержавной монархии, монархии деспотического типа, считал, что России нужен «именно такой», как Петр Великий, деспот-реформатор. Именно реформатор, ибо далее Тухачевский как бы поясняет и мотивирует свои симпатии к Петру Великому:

— Что же вы думаете, он хотел сделать из Петербурга Версаль и навязать нашему народу вашу культуру? Нет! Он только взял у Запада секрет его силы, но именно для того, чтобы укрепить наше варварство...'* •

Несомненно, нет нужды особенно напрягать воображение и вызывать ассоциации, чтобы не заметить связь между симпатиями Тухачевского к Петру Великому и его самоотверженной службой Ленину, Сталину, большевикам. В двух названных вождях он, несомненно, пытался разглядеть черты «деспотического» облика Петра Великого — варвара-преобразователя. Отталкиваясь от подобного рода рассуждений, вызванных размышлениями о судьбе России и Русской революции, Тухачевский пытается расшифровать себе и своим приятелям-францу-зам сущность и генетические корни западной цивилизации, причины своего неприятия ее. Выразив свою ненависть по отношению к христианству, Тухачевский далее заявляет:

— Евреи принесли в мир христианство. Этого достаточно, чтобы я их ненавидел... Это именно евреи сеют везде своих опасных блох, стараясь привить нам заразу цивилизации, навязывая всем свою мораль денег — мораль капитала... Все великие социалисты — евреи, и социалистическая доктрина, собственно говоря, — ветвь всемирного христианства. Мне же малоинтересно, как будет поделена земля между крестьянами и как будут работать рабочие на фабриках. Царство справедливости не для меня. Мои предки-варвары жали общиной, но у них‘были ведшие их вожди. Если хотите — вот фалософская концепция... Нам нужны отчаянная богатырская сала, восточная хитрость и варварское дыхание Петра Великого. Поэтому нам больше подходит одеяние деспотизма¹.

Даже поверхностно осмысливая только что процитированное высказывание Тухачевского, весьма ясно определенное им самим как его собственная «фалософская концепция», первое, что можно отметить, так это несомненное созвучие социально-политических и социокультурных симпатий Тухачевского с представлениями евразийцев. Несомненно и другое — явное воздействие на формирование социокультурных взглядов Тухачевского художественного и публицистического творчества, оценок Достоевского, в частности, в отношении социализма, евреев да и христианства, если иметь в виду высказывания русского писателя о западном, католическом христианстве. Впрочем, столь декларативно выраженный антисемитизм молодого гвардейского подпоручика, отчасти, вероятно, отражает традиционные взгляды гвардейского офицерства, отчасти является эпатажем. Во всяком случае он носит преимущественно морально-этический характер. Вряд ли этот фактор мировоззрения Тухачевского был одним из определяющих. Известно, что среди его приятелей были евреи — И. Якир, Б. Фельдман. Но, истины ради, следует заметить, что близость Тухачевского к этим людям сложилась в весьма специфических обстоятельствах и уже в 30-е гг.

Стоит обратить внимание на то обстоятельство, что цепочка «евреи — христианство — социализм» постольку беспокоила сознание Тухачевского, поскольку в его понимании она разрушала исконные, «коренные» ценности России, спасительно концентрировавшиеся в формуле деспотического самодержавия. И именно это триединое разрушительное начало (евреи, христианство, социализм) и представлялось ему сущностью западной цивилизации, зиждившейся, по мнению, весьма расхожему в то время, на деньгах, т. е. на материальной основе бытия, на капитале. Иными словами, сутью противоречий между Россией как цивилизацией и Западом'для Тухачевского являлась разность фундаментальных цивилизационно-культурных основ: для России — дух, язычески воплощавшийся миллионами религиозно заряженных воль в харизматической личности — «земном Боге», в «человекобоге», или, по Ницше, — в «сверхчеловеке» (в «антихристе», если мыслить по-христиански); для западной цивилизации — в материальных ценностях, в теле, воплотившемся в деньгах и носителях этой идеи — евреях, христианах (западных), социалистах (большевиков Тухачевский, видимо, социалистами не считал).

В последующих беседах с П. Ферваком (Р. Руром) Тухачевский рассуждал и о частных явлениях западной культуры. «Латинская и греческая культура, — провоцировал полемику будущий «красный Бонапарт», — какая это гадость! Я считаю Ренессанс наравне с христианством одним из несчастий человечества... Гармонию и меру — вот что нужно уничтожить прежде всего!.. В России у себя в литературе я любил только футуризм. У нас есть поэт Маяковский. У вас бы я был, вероятно, дадаистом»¹. Следует заметить, что и позднее Тухачевский, и это вполне согласуется с экстравертно-интуитивными свойствами его психики, оказался поборником всего нового: Мировой революции, Д. Шостаковича, радикальной технической модернизации армии и пр. Вышеприведенные свидетельства, касающиеся мировосприятия Тухачевского, структурировавшегося на основе непримиримых полярных оппозиций — «мир духа» (Россия) и «мир тела» (Запад), — получают своеобразное завершение. Оно подводит определенный итог, создающий некую целостность мировосприятия подпоручика гвардии. Разрешение этого цивилизационно-культурного противоречия — Россия—Запад — в ряде нижеследующих рассуждений и перспектив, просматривавшихся Тухачевским. Они весьма существенны для понимания его поступков и позиций во время Революции и в последующие годы.

П. Фервак вспоминал: «Однажды мы вместе на откосе форта читали, я не помню, какое место из Достоевского... Михаил Тухачевский с воодушевлением, вспыхнув, как костер, в котором ворошат угли, произнес следующие знаменательные слова: «Неважно, как мы реализуем наш идеал: пропагандой или оружием! Если Ленин будет способен освободить Россию от хлама старых предрассудков, разъевропеизировать ее, я за ним последую. Но нужно, чтобы он превратил ее в tabula rasa, и мы свободно устремимся в варварство. Какой чистый источник: с марксистскими формулами, перемешанными перепевами демократии, которые смогут возмутить мир. Права народов находятся в их распоряжении! Вот он, магический ключ, который откроет России ворота Востока и закроет их для англичан... Так и только так мы сможем овладеть Константинополем. Но новая религия нам необходима. Между марксизмом и христианством я выбираю марксизм. Под знаменем марксизма мы скорее, чем с нашим крестом, войдем в.Византию и вновь освятим Святую Софию»^{314 315}.

Прервав тираду подпоручика, П. Фервак напомнил ему, что таковые геополитические устремления «лишают вас Польши, Финляндии, а может быть, и еще чего-нибудь». На это Тухачевский ответил: «Вот тут-то и пригодятся марксистские формулы. Революционная Россия, проповедница борьбы классов, распространяет свои границы далеко за пределы, очерченные договорами... Что касается меня, то я бы сделал все, что будет в моих силах, чтобы Варшава осталась русской, хотя бы под Красным знаменем»¹. Вся вышеприведенная геополитическая семантика в принципе не несет чего-либо нового: Великобритания на протяжении почти всего XIX века да и позже рассматривалась в качестве главного соперника России в контексте геополитических и геостратегических проблем. Достаточно вспомнить хотя бы высказывания и геополитические расчеты М. Скобелева, чьим большим поклонником с детства являлся М. Тухачевский. То же можно сказать и о традиционном великодержавном настрое большей части российского офицерства. Важно другое: столь обширное вышецитированное высказывание Тухачевского как бы предвосхищает его политические и военно-политические позиции в отношении к внешнему миру в 20—30-е гг., хотя и фразеологически, и идеологически эти мысли и настроения обретали в соответствии с духом новой эпохи новое звучание и иную социокультурную семантику.

Что же касается его высказываний о марксизме как новой религии, то отношение к этому Тухачевского можно было бы назвать двойственным: он, может быть, грубовато считал марксизм ценным именно как новую религию, что-то вроде «нового язычества»; в то же время, и это логично, весьма иронично относился к фанатикам марксизма. В этом смысле весьма красноречиво вышеупоминавшееся свидетельство Л. Сабанеева о сочинении М. Тухачевским и Н. Жиляевым «большевистской мессы», какого-то марксистского, служения, названного им «марксистская файф-о-клокия»^{316 317}. Таким образом, в рассуждениях о новой религии, марксизме-религии, о возрождении языческой религии со стороны Тухачевского было много очевидно игрового, мальчишеской шалости. Однако и в них просматривается нечто глубинно-серьезное для его духовной и душевной направленности. Апокалиптический пафос разрушения и войны, о чем уже приходилось упоминать, пожалуй, был глубинной, уходящей в подсознание, интенцией, находившей в сознании Тухачевского мотивацию межцивилизационных и геополитических споров России и Запада. Во всяком случае настроения, которые, совершенно очевидно, охватывали поэтическим вдохновением всю натуру и личность Тухачевского, не вызывают сомнения.