Читать онлайн «Мы даже смерти выше...». Страница 41

«чувствую, что недолго осталось мне, вот и приехала».

Приехала на такси, потратив три свои ежемесячные пенсии, –

169

несколько лет копила понемногу. Долго сидела на мемориале, а

потом медленно доковыляла до церкви, поставила свечку и

уехала, как сама сказала, «умирать со спокойным сердцем».

О поэте Николае Майорове отец Дмитрий никогда не

слышал. «Да мне, в общем-то, все равно, кто здесь похоронен, -

они все для меня равны. У самого дед погиб на войне. Его

могила в сотнях километров отсюда – съездить туда я не могу, а

потому прихожу на наш Кармановский мемориал и служу

панихиду. И всем говорю: кто ищет, но не может найти своих

родственников, - кланяйтесь любому памятнику, а вашим

поклонится кто-то другой, кто живет ближе, и мучается оттого,

что не может приехать, скажем, сюда, в Карманово и отыскать

своих». Так уж получилось, что война своими могилами, словно

черный крот подземными тоннелями, изъела, но одновременно

и объединила всю страну: север и юг, Сибирь и Кавказ. Здесь, в

Карманове, среди грузин и абхазцев, армян и азербайджанцев,

бойцов разных национальностей лежит Николай Майоров. И

над общей их могилой на высоком постаменте стоит воин в

бронзовой плащ-палатке, но не с ружьем или штыком, а с

поднятой ко рту «охрипшей полковой трубой». На граните

мемориала высечено: «Мы любили жизнь, но вас мы любили

больше»…

Нам не дано спокойно сгнить в могиле –

лежим навытяжку и, приоткрыв гробы,

мы слышим гром предутренней пальбы,

призыв охрипшей полковой трубы

с больших дорог, которыми ходили…

Пророческой оказалась и первая строчка этого

стихотворения. Николай Майоров был перезахоронен здесь

только в 1960-е годы (до этого его захоронение действительно

находилась в Баранцеве). Правда, имя его на мраморных плитах

появилось только этой весной. Дело в том, что мемориал в

Карманове построили в 1955 году. С тех пор список

захороненных не обновляли (на старых плитах просто не

оставалось свободного места), хотя каждый год сюда

170

перезахоранивали бойцов, а имена их записывали на бумаге. В

этом году на деньги столичного бизнесмена на Кармановском

мемориале появилось двадцать новых плит с фамилиями

бойцов. Таким образом, благотворитель вписал в гранитную

вечность имя своего деда, который был похоронен здесь, но не

обозначен на монументе, а вместе с ним имена и сотен других

бойцов, среди которых наш Николай Майоров. Правда, новых

плит тоже хватит ненадолго. Уже этой осенью в Карманове

пройдет новое перезахоронение. В близлежащих лесах и

болотах работы поисковикам хватит еще на десятилетия –

слишком ожесточенные бои велись тут в первый год войны.

Теперь становится понятным, почему первая экспедиция

Дмитровского музея не задержалась надолго в Карманове, и

искала могилу все-таки в Баранцеве. Понятно, почему не

заехали в село к монументу ребята в этом году. А историю про

плиты и «проявившиеся» только в этом году фамилии мне

рассказали в местной школе – она шефствует над мемориалом,

при ней создан музей, посвященный боям вокруг Карманова.

Заведует им Л.Маричева. Она честно призналась, что о поэте

Майорове слышит впервые. И я ее прекрасно понимаю – сам в

Дмитровском музее в недоумении стоял у некоторых стендов.

Да и как знать всех, если на фронт в 1941-м ушли более тысячи

советских писателей. Каждый третий из них не вернулся.

Но теперь стихи Майорова зазвучат в Карманове. Я уверен

в этом, потому что видел, как загорелись глаза здешних

учителей, как школьники после учебы убирают мемориал (и это

притом, что о моем приезде в школе не знали). И еще одна

немаловажная деталь: братские захоронения последних лет

украшены по углам дырявыми от ржавчины и пуль солдатскими

касками. Они не привинчены, не зафиксированы, но никому

даже в голову не приходит унести их или переложить.

Карманово помнит войну…

Он был поэт, хотя и малой силы,

но был,

любил,

и за строкой спешил.

171

Война началась в самый разгар выпускных экзаменов в

университете. Студенты сидели в библиотеке на Моховой, когда

задрожал страшным сообщением громкоговоритель на улице.

«У нас с Николаем в это время как раз была размолвка. Увидев

друг друга, мы даже не подошли, поздоровавшись издали. И

только через несколько дней, когда всем курсом девушки

провожали ребят на спецзадание (рыть противотанковые рвы

под Ельней. – Н.Г.), мы вдруг осознали всю серьезность, весь

ужас происходящего.Скомандовали всем построившимся:

"Разойтись, попрощаться!" Видно, и у меня в этот момент

шевельнулось какое-нибудь тяжѐлое предчувствие и горестно

сжалось сердце, только я бросилась к Николаю, и мы крепко

обнялись. Хотя перед этим долго не виделись и не подходили.

Он очень меня обидел, и я уже не верила ему. А тут – все

побоку, все обиды и недоразумения, все забылось в один миг.

Бросились в объятья, крепко расцеловались. Сказали ли что-

нибудь? Не знаю. Наверное, сказали какие-то ничего не

значащие слова. Главное было не в них... Ребят снова построили

и повели. Ушли они - еще не на саму войну, но уже почти, ушли

на спецзадание, и для многих это было началом пути военного.

И многие уже в мирную жизнь так и не вернулись. В том числе

и Николай. А все то, что он не сказал мне тогда, он потом

написал в пронзительных по искренности нескольких письмах,

солдатских письмах...». (Из воспоминаний Ирины

Пташниковой. Публикуется впервые.)

Ирину Пташникову из-за сильной близорукости на фронт

не пустила медкомиссия, с курсов медсестер ей пришлось уйти.

«Как-то под местным наркозом оперировали 16-летнего

паренька - мне стало дурно. Услышала – или мне показалось,

как скрипит под скальпелем хирурга разрезаемая ткань, и

отключилась. Стыдно мне было ужасно». Ирина по

распределению уехала в Среднюю Азию. С Майоровым они

больше не виделись.

Николай записался на фронт добровольцем. Хотя мог, как

большинство его однокурсников, сняться с военного учета и

уехать на раскопки в Ташкент, к Ирине («Если после войны

172

буду жив, буду проситься работать в Среднюю Азию, - мне надо

найти тебя. Когда это будет и будет ли?»). В декабре появилась

возможность демобилизоваться по приказу о дипломниках

(видно, Майоров, прошагавший к тому времени пешком более

500 км, был бы не против), «но почему-то задержали».

Последнее письмо от него пришло в Ташкент датированным 28

декабря 1941 года. «Жду эшелона для отправки на фронт.

Сейчас Новый год я тоже встречу в вагоне. Песни петь буду.

Тебя вспоминать. Жаль, что только вспоминать».

Единственный майоровский однокурсник, вместе с ним

ушедший на фронт, – Арчил Джапаридзе. Я попытался выяснить

его судьбу с помощью объединенной базы данных

Министерства обороны (www.obd-memorial.ru) - туда занесены

не только имена погибших, но и копии их личных дел,

донесений о потерях. Думал, информацию будет несложно

найти – разве могут быть еще бойцы с таким именем?!

Оказалось, за пять военных лет погибли девять Арчилов

Джапаридзе. А еще на сайте представлена информация о сотне

погибших с фамилией Хабулава (ее носил друг Майорова,

веселый грузин – сосед по общежитию); о тысяче погибших