Читать онлайн «Садовник». Страница 27

Вещи не умирают как люди, но тоже стареют, устав от шкафов и сундуков, куда их отправляют из-за негодности, немодности. Потом они исчезают: на тряпки, на перешивку, на дачу... Это же пальто висит давным-давно и страшно тем, что совсем новое. Его не продают, не дарят, не носят.

Носить некому, мама умерла. Я опоздала со своим детским обещанием. Что за печать кладет на нас жизнь, жестоко стирая детскую отзывчивую душу?!

Я получила множество писем от давно молчавших друзей и родных. Видимо, вспомнили обо мне в связи с наступлением нового года, века, тысячелетия  все же дожили!

Почти все на свой манер написали о нашем родном городе, а значит, о детстве.

Город, где я родилась, быть может, существовал бы тихо и незаметно на географической карте, если бы не ряд обстоятельств. Во-первых, Днепр- река особенная и воспетая. Ну, например:

Реве та й стогне Днiпр широкий,

Сердитий вiтер завива,

До долу верби гне високi

Горами хвилi пiдiйма.

Во-вторых, рядом роскошный Екатеринослав, мраморная мечта князя Потемкина, его подарок Екатерине  II. В-третьих, близкие уголь и руды для вереницы приднепровских заводов, щитом ставших над Днепром. А еще  - в степи курганы, а ниже, за Хортицей, пороги  -  Ненасытный, Дед, Будило, Лишний, Вольный, Явленный и легенды о них. Сам город с польским "акцентом" и знаменитым, единственным в мире памятником Прометею. Он создан Алексеем Соколом, архитектором и скульптором, аристократом духа, изучавшим зодчество, живопись и ваяние в Петербургской Академии художеств, в Италии, Греции, Германии. А посвящен рабочему, имеющему дело с огнем,  - металлургу. На круглой 20-метровой колонне  -  раскованный Прометей, у ног поверженный орел, в руке пылающий факел. Внизу, у Днепра, металлургический завод-гигант, построенный в 1887 году поляками и бельгийцами. В советское время реконструированный, да как! Герман Шмунд из фирмы "Хюттенверке" писал из оккупированного города в 1942 году: "Следует отдать должное этим русским, они разумно, со знанием дела реконструировали предприятие. Одна за другой выстроились доменные печи, вытянулись корпуса сталеплавильных и прокатных цехов, продуманно и экономно пролегли подъездные пути. Вот он, как на ладони, металлургический гигант, с огромными корпусами цехов, трубами, словно подпирающими облака".

Я привозила из Москвы посмотреть на этот завод своих детей  - сына и дочь, а потом внука. И видела, как они потрясенно замирали. Ни одного грамма металла не отлил наш завод в войну для гитлеровской Германии. А после освобождения город на двадцать шестой день дал первую плавку в мартеновской печи №  3. Я это запомнила с детства и помню сейчас... Ну и последнее в ряду обстоятельств. Мой город  - родина Л.И. Брежнева, долгосрочного главы сверхдержавы, "столица застоя", как шутили в начале перестройки.

Ты понял, что речь идет о Днепродзержинске, бывшем Каменском Запорожье, днепровские пороги дали старое название. Бунин в этих местах переплавлялся на плотах и писал о Каменском-Запорожье. В мою пору что-то таинственное было в этом городе. Тихо, жарко, пыль на белых акациях, мальвах, георгинах. Цветов очень много, на улицах чисто. Но людей нет. Казалось, все покинули город, ушли по Заводскому спуску к Днепру. Там  завод. Остальное замерло навсегда. Замерли старинные особняки в бывшей аристократической части города  - Верхней колонии, нет воды в голубых, витиеватых фонтанах, изготовленных в Варшаве, никогда не играет музыка в раковине парка, нет труппы в красивейшем здании городского театра, стоят пустые и холодные стрельчатые красные костелы, непонятно, есть ли еще знаменитый яхт-клуб. О нем говорят, но никто не знает, где он. Город живет по заводскому гудку: просыпается и замирает. Кажется, что завод забрал, вобрал, выпил всю городскую жизнь, оформил ее жестко, лапидарно, одномерно и грубовато. Но параллельно с этой подчиненной заводу жизнью в белых одноэтажных домах, в школах - украинских и русских, бывших гимназиях, где моя мама и ее сестры изучали такие науки, как Закон Божий, русский язык с церковнославянским, словесность, естественную историю, математическую географию, французский, немецкий, польский языки, математику, педагогику, эсперанто, гигиену, рукоделие и пр.; в мое советское время читали Лидию Чарскую, "Повесть о рыжей девочке", Голсуорси, Леонида Андреева, роскошные, в иллюстрациях фолианты Шекспира и Майн Рида, рассматривали подшивки "Нивы", заказывали картины местным художникам, выпускали домашние литературные журналы. Квартиры были в основном бедны  - прошла война. Но всегда объявлялось у кого-то старинное зеркало, красным бархатом обитые кресла, серебряный кувшин времен первого директора завода пана Макомацкого, бронзовые подсвечники, инкрустированный комод, не исчезала манера шить, крахмалить, туго натягивать на мебель чехлы, белить высокие потолки к праздникам. Храмы пустовали, но моления устраивали в обычных квартирах  власти к этому относились спокойно. Наша квартирная хозяйка пани Стефанкевич, в 1901 году построившая два дома (советская власть их ей оставила), отдала одну из квартир под костел. Обилие шипящих звуков, поцелуев, приветствий, обращенных к пану Казимиру, к пани Зосе, Стасе, Феликсе, молодым паненкам, наполняли наш двор. Я, пионерка, тоже бегала в костел, то есть в соседнюю квартиру, макала палец в чашу с вазой, крестилась и просила у Бога всегда одно и то же: "Пусть мама придет с работы здоровой". Как я крестилась, какому Богу молилась  - не имело значения. Вообще, наш город был добросердечно-интернациональным. В определенный день лета в высокое окно нашей квартиры стучали соседи Ленецкие. На моей памяти три поколения этой семьи дарили нам розы из своего сада.

Я долго не знала тайны этого постоянства. Пока мне не сказала старшая сестра, что наша бабушка спрятала Ленецких в подполе во время еврейского погрома. Бабушка была столбовой дворянкой, барыней  - и никакие подозрения не могли на нее упасть.

Но эту жизнь выдавливала та, что нарождалась вокруг металлургического гиганта, техникумов, индустриального и металлургического, технических училищ. Уходили из жизни старики с благородными, породистыми, интеллигентными лицами. Нишу заполняло молодое село. Для него строили новые заводы, все становилось одномерно промышленным, со страшной экологией. Нет места на Днепре и сегодня более загрязненного, чем Днепродзержинск. Город начал перебираться на левый берег. Директор металлургического техникума Станислав Лясота мечтал построить блок тяжелых лабораторий со сложнейшим оборудованием в новом студенческом комплексе. Говорил он это мне в старом здании техникума, где когда-то сидел в этом же маленьком кабинете другой директор  - Леонид Брежнев. Кстати, без разрешения нарастивший два этажа на тесное здание техникума, за что схлопотал партийный выговор.