Читать онлайн «Походный барабан». Страница 23

Тувайс поклонился:

— Когда-то я воспринял бы это как оскорбление, но сейчас… я человек бедный. Ты видишь дом благосостояния, и оно было у меня при старых халифах, берберы же не предоставили мне места. Твое общество будет приятно мне, ибо в молодости я много беседовал с учеными Багдада и Дамаска. Более того, у меня есть и немного книг, и некоторые из них очень хорошие… очень редкие.

Он поднялся:

— Хочешь послушать совет старого человека? Говори мало, слушай много. Есть в Кордове красота, есть и мудрость, но есть в ней и кровь.

В эту ночь я, пока не уснул, читал «Хронологию древних народов» аль-Бируни, а также кое-что из «Альмагеста» Птолемея.

Мои мысли обратились к Азизе. Где она? Благополучна ли? Находится ли среди своих друзей? Ее красота осталась для меня незабываемым воспоминанием.

В последующие дни я читал, бродил по улицам, изучая город, и прислушивался к разговорной речи, пополняя знание арабского языка и учась немного берберскому.

Прошло уже более четырехсот лет с тех пор, как мавры завоевали Испанию. Их вторжение во Францию было отражено Карлом Мартелломnote 7.

Вконец разложившаяся, насквозь прогнившая империя вестготов рухнула при первом же натиске небольшого отряда мусульман под предводительством старого солдата Тарика. Вестготская империя представляла собой смешение народов и языков, многие из которых были наследством от прошлых времен. В ней оставили свой след иберы, финикийцы и многие другие. Финикийцы были семитским народом, расселившимся вдоль побережья, они открывали торговые предприятия и посылали корабли в Атлантику. Их суда и корабли из Карфагена, бывшего когда-то финикийской колонией, огибали Африку, ходили на Скиллийские острова за оловом, достигали берегов Бретани и проникали в Северное море. Поскольку каждый мореход ревниво хранил тайну происхождения своих товаров — природных материалов и изделий рук человеческих, мы, вероятно, никогда не узнаем истинных пределов их путешествий.

Греки, римляне, вандалы, готы — все вторгались в Испанию и все проложили здесь свой след. Вторгающиеся армии прежде, как и теперь, оставляли за собой вспышку повальных беременностей, навсегда разрушая миф о чистоте расы.

Я никогда не уставал бродить по улицам, одна из которых, как в свое время поведал мне солдат Дубан, имела в длину десять миль и вся, из конца в конец, освещалась по ночам. Берега Гвадалквивира были окаймлены рядами домов из мрамора вперемежку с мечетями и садами. Вода подавалась в город по свинцовым трубам, так что на каждом шагу встречались фонтаны, цветы, деревья и виноградники.

Говорили, что в Кордове пятьдесят тысяч роскошных жилищ и столько же более скромных. Верующие молились в семистах мечетях и омывали тела в девятистах общественных банях. И это в то время, когда христианство запрещало купанье как языческий обычай, когда монахи и монашки хвастались нечистостью своего тела как свидетельством святости. Одна из монахинь того времени похвалялась, что за шестьдесят лет своей жизни ни разу не мыла никакую часть тела, за исключением кончиков пальцев перед обедней.

В городе были тысячи мастерских; целые улицы занимали ремесленники, работавшие по металлу, коже и шелку; рассказывали, что в Кордове трудится сто тридцать тысяч ткачей, изготовляющих шелковые и шерстяные ткани.

В одной из боковых улочек я нашел худощавого, свирепого араба, который преподавал искусство обращения со скимитаром и кинжалом, и каждый день ходил к нему упражняться. Долгие часы на весле, а также детство, заполненное бегом, борьбой и лазаньем по скалам, дали мне необыкновенную силу и ловкость. Мой учитель порекомендовал мне ещё одного — борца из Индии, громадного роста, великолепного мастера и знатока в своем деле, теперь уже, правда, постаревшего. Он бегло говорил по-арабски, и в промежутках между схватками мы много беседовали о его родной земле и о тех странах, что отделяют её от Европы.

Я был черноволос, как любой араб; волосы мои вились, а кожа была лишь немного светлее, чем у большинства из них. Теперь я отрастил черные усы и мог легко сойти за араба или бербера. При моем росте да в моем новом платье я привлекал внимание людей на улицах, где проводил много времени, изучая городские нравы, прислушиваясь к торгу купцов и покупателей, сплетням, спорам и ссорам.

Среди прочего я узнал, что никто не может добиться сколько-нибудь заметного положения, если не владеет искусством поэтической импровизации; вообще поэзия всякого рода высоко ценилась как простонародьем, так и людьми, задающими тон в блестящей интеллектуальной и художественной жизни, которой славилась Кордова.

Я пока ещё не выбрал для себя школу, но каждый вечер читал, пока сон не одолевал меня, творения аль-Фараби или Аристотеля, и многому научился. Не имея знакомых, я часто сиживал в одиночестве в одной из кофеен, которых становилось все больше в городах мусульманской Испании.

Вначале, когда кофе только что стал известен, его прессовали в лепешки и продавали как лакомство; потом из него стали приготовлять настой и пить. Утверждали, что он возбуждает мозг и способствует размышлению. Кофейни стали излюбленным местом мыслителей и поэтов.

Кофе происходил из Африки, но вскоре пересек Красное море и распространился в Аравии. Ибн Тувайс, с которым мы беседовали долгими часами, был другом одного ученого человека, который рассказывал ему о старых временах, когда из египетских портов на Красном море, например, из Миос-Ормуса или Береники, каждый день уходили корабли к далеким городам Индии, Тапробана, или же Цейлона, и Китая. Эти суда часто возвращались с грузом чая, и он тоже полюбился многим. Неизвестный в христианской Европе, маврами он употреблялся сначала в лечебных целях, а потом его стали пить просто ради удовольствия.

Ни один из этих напитков не был известен во франкских землях, однако я, сидя в кофейнях, по временам пил и то, и другое, покручивая усы, и всем слухом своим поглощал более опьяняющий напиток — вино разума, этот сладкий и горький сок, добываемый из лозы мысли и древа человеческого опыта.

В то время кадиnote 8 в Кордове был Аверроэс, один из великих мыслителей ислама. Жил здесь раньше Маймонид, еврей и великий ученый, который и сейчас время от времени наезжал в Кордову, — по крайней мере, так говорили.

В чайных и кофейных домах постоянно беседовали и спорили, туда захаживали персы из Джунди-Шапура, греки из Александрии, сирийцы из Алеппо вперемежку с арабами из Дамаска и Багдада.

В одну из кофеен, где я часто бывал, иногда заходил Абуль-Касим Халаф, известный франкам под именем Альбукасиса, знаменитый хирург, впрочем, ещё более прославленный как поэт и мудрец. Его другом был знаток растений Ибн Бейтар; и многие часы просиживал я — спиной к ним, но жадно впитывая каждое их слово. Так пополнялось мое образование, а заодно и знание арабского языка. Время от времени они упоминали в разговоре книги, которые я тут же торопился разыскать для себя, чтобы учиться по ним. На любую сторону познания я набрасывался с жадностью изголодавшегося.