Читать онлайн «Русский эксперимент». Страница 21

Но главным соблазном коллективизации для миллионов русских крестьян было не то, какой вид принимала жизнь в деревнях, а то, что большинство из них получило возможность и массовый толчок к переходу к городскому образу жизни, причем — в новом обществе. Нет худа без добра. Благодаря коллективизации многие миллионы русских людей бросили тупую, тяжелую, грязную, голодную и беспросветную деревенскую жизнь и устремились в города, т.е. к культуре, к образованию, к развлечениям, к гигиене, к сытости, к более легкому и интересному труду. Подсчитайте, сколько крестьянских детей стали врачами, учителями, учеными, профессорами, писателями, артистами, художниками, инженерами, офицерами и т.д.! А вся прочая масса покидавших деревни людей так или иначе находила в новой жизни какое-то жилье и работу. Насилие тут имело место, это бесспорно. Но оно играло роль побуждения к освобождению и организующего средства добровольности. Добровольности массовой — вот что тут важно понять. А всякая организация массовости есть насилие с индивидуальной точки зрения.

Критики сталинского периода обычно вырывают отдельные его явления из их совокупной связи и оценивают их изолированно, причем — с точки зрения критериев, чуждых самой природе исторических процессов. Надо все значительные явления той эпохи (да и вообще!) брать в их совокупности, в комплексе. Коллективизация была абсолютно необходимой в тех условиях, когда необходимостью стала индустриализация страны. А индустриализация сама была обусловлена достаточно серьезными причинами — необходимостью защиты страны от внешних врагов, необходимостью обеспечения населения и народного хозяйства минимальными средствами существования и функционирования и т.д.

Если принять во внимание всю совокупность сложившихся тогда условий и те фактические стратегические задачи, вставшие перед сталинским руководством, то беспристрастный исследователь со всей очевидностью увидит, что из всех мыслимых вариантов решения этих задач именно коллективизация была наиболее эффективной практически. Сталинская политика вызывала и до сих пор вызывает злобу не столько потому, что была связана с жестокостью и репрессиями, сколько потому, что была поразительно успешной. Беспристрастные исследователи в далеком будущем наверняка в жестокости сталинских лет увидят не столько факт якобы необоснованных жестокостей, сколько мужество и дальновидность сталинского руководства пойти на эти жестокости как на неизбежные в интересах выживания страны.

Индустриализация. В антикоммунистической и антисоветской печати индустриализация (как и коллективизация) вырывается из конкретной исторической связи и рассматривается с точки зрения абстрактных критериев морали и идеализированной индустриализации стран Запада. Предполагается, будто были возможны более эффективные и «человечные» методы индустриализации, а то и вообще необходимость таковой отвергается. Я утверждаю, что и тут сталинское руководство действовало не в угоду некой идеологической доктрине, а в силу необходимости. И выбрало наиболее подходящий для условий страны тех лет путь. Этот путь был сопряжен с колоссальными трудностями, потерями, жертвами. Но в высшей степени несправедливо приписывать их неким злым умыслам и глупости сталинистов. И просто фактически ошибочно замалчивать то, что это был великий исторический подъем многомиллионных масс людей, организованных сталинцами.

Все наиболее важные мероприятия сталинского руководства осуществлялись вовсе не потому, что сталинисты вычитывали какие-то инструкции на этот счет в марксистских текстах. Таких инструкций вообще не существовало. А если и было нечто похожее на них, то эти слова лишь постфактум интерпретировались применительно к тому, что свершалось без них, причем — апологеты коммунизма истолковывали их как оправдание действий власти, а антикоммунисты истолковывали так, будто «большевики» действовали в угоду марксистской доктрине и вопреки каким-то природным законам и натуре человека. Конечно, идея необходимости создания пролетариата для того, чтобы реализовать марксистскую идею диктатуры пролетариата, как-то фигурировала в умах деятелей той эпохи. Но марксизм предполагал уже существующий пролетариат как условие коммунистической революции, а не революцию как условие создания пролетариата. Сталинское руководство действовало прежде всего в силу необходимости, которая возникала в исторически сложившихся условиях и вынуждала именно к таким действиям.

Благодаря индустриализации появились бесчисленные трудовые коллективы, учебные заведения, научные учреждения, средства транспорта и т.д. И большая часть всего этого (думаю, более 90 процентов) создавалась заново, а не была всего лишь переделкой дореволюционного наследия. Россия в поразительно короткие сроки стала современным индустриальным обществом. Не случись этого, ей пришлось бы удовольствоваться судьбой западной колонии уже в двадцатые и тридцатые годы.

Выдвиженец. Я расскажу о судьбе одного хорошо знакомого и близкого мне человека (это — мой старший брат), которая характерна для сталинской эпохи в аспекте индустриализации. Она говорит неизмеримо больше об этом, чем тонны страниц, написанных всякого рода «специалистами» на эту тему.

Мой брат в 15 лет стал рабочим. Вечерами учился в заочном техникуме. Был комсомольцем. Был кристально чистым человеком в моральном отношении, настоящим коммунистом, как мы называли таких людей, в отличие от множества формальных коммунистов, вступавших в комсомол и в партию исключительно из карьеристических соображений. После окончания техникума брат добровольцем уехал на стройку в Сибирь. Тогда вся страна была огромной стройкой. И добровольцы вроде моего брата играли в ней роль огромную.

На стройке брат проявил себя именно как настоящий, идеальный, романтический коммунист — работал до изнеможения, самоотверженно и изобретательно. Он стал рационализатором, как тогда называли таких изобретателей. Вступил в партию, не имея никаких карьеристических намерений. Такие люди по своей инициативе карьеру не делали. Но обстоятельства были таковы, что многих из них выталкивали на путь карьеры, если употреблять это слово без негативного оттенка. Брат стал выдвиженцем.

Выдвиженец — специфическое явление сталинского периода. Это — человек, который из низов сразу, без промежуточных ступеней возносился на высокие уровни социальной иерархии. Возносился, чтобы сыграть предназначенную ему роль. Сыграв ее, он обычно сбрасывался вниз, часто уничтожался в качестве козла отпущения. Предшественниками выдвиженцев были люди, которые в период революции и гражданской войны из небытия возносились на вершины власти и славы. Это была инерция революционного периода. Выдвиженцы выражали желание чуда, стремление сделать это чудо во что бы то ни стало. Они и творили чудо. Страшной ценой и страшное чудо, но чудо.

Как я сказал, вся страна была стройкой, причем — стройкой по принципу «любой ценой» или «во что бы то ни стало», т.е. не считаясь с жертвами, включая и самого себя. Никакие законы экономики не принимались во внимание, так же как и условия человеческого существования. Стройка шла по законам военного времени, как штурм крепости. Лозунг «Нет таких крепостей, которые большевики не могли бы взять» был практически правилом жизни, а не демагогией и пропагандой.

Стройка, на которую попал брат, оказалась на грани катастрофы. Брат был выдвинут на должность главного инженера, а затем — начальника стройки. Он не был карьеристом, как и вообще большинство «командиров» строек сталинского периода. Тут было нечто совсем иное. Тут была озабоченность интересами дела, страны в целом. Он был во власти массовой психологии тех лет. Он не воспринимал свое выдвижение как карьеру. Он знал, что работать ему придется вдвое больше, спать вдвое меньше, а степень риска быть арестованным возрастет в десять раз. И он не мог отказаться от навязанной ему роли. Конечно, если бы он отказался, его арестовали бы. Но дело было не в этом. Страха тут не было. Для него просто не было проблемы, соглашаться или отказываться. Он, как «командир» в сражении, выполнял приказ. И даже не приказ, а нечто большее: роль в великой трагедии жизни. Если бы он знал, что его скоро расстреляют как вредителя, он все равно не отказался бы от этой роли. И формулировки «враг народа» и «вредитель» его не возмутили бы. Они были предусмотрены правилами трагедии. И он их знал. И принимал, ибо они были лишь словесной шелухой великого плода великой Революции, участником которой он себя ощущал. Он был коммунист в самом высоком, романтическом и трагическом смысле слова. Может быть, тогда впервые в русской истории русский человек возвышался до уровня исторической трагедии.