Читать онлайн «Джихад. Экспансия и закат исламизма». Страница 56

Преследуя эти цели, представители исламистской элиты выступили посредниками между Суданом и Саудовской Аравией, которая, находясь на пике финансового могущества после октябрьской войны 1973 года, стремилась упрочить связи с этой близкой страной, омываемой водами Красного моря и являвшейся крупным поставщиком рабочей силы; [194] к тому же для Саудовской Аравии было важно устранить в Судане коммунистическое влияние. В свою очередь, суданский режим, как и все бедные африканские мусульманские страны, стремился привлечь арабские капиталы из стран Залива. Осенью 1977 года в Судане открылся филиал Исламского банка Фейсала; в 1984 году начали работу банк «Аль-Барака» и другие финансовые учреждения подобного типа. Сподвижники Тураби заняли в этих банках значительную часть постов, предоставив, таким образом, рабочие места и возможность обогащения выпускникам — бывшим активистам их студенческой организации (аналогичный феномен наблюдался и в банковской исламской системе Малайзии). Этим банкам вменялась в обязанность выдача займов и кредитов на льготных условиях инвесторам и предпринимателям, поддерживавшим тесные связи с исламистским движением, способствуя появлению набожной буржуазии, экономическое благополучие которой напрямую зависело от ее политических связей и идеологических убеждений. Исламские банки успешно привлекали вкладчиков из среды местных коммерсантов, не располагавших доступом к обычным банкам, имевшим выход на внешние рынки. Так исламисты привлекали на свою сторону новую клиентуру, связанную с ними одновременно коммерческими и политическими интересами. Этот процесс протекал ускоренными темпами: в середине 80-х годов банк Фейсала по размерам вкладов выдвинулся на второе место в стране. Благодаря финансовой поддержке Саудовской Аравии влияние суданских исламистов вышло за рамки университетской профессуры и интеллектуалов. Теперь оно распространялось и на поднимавшийся класс религиозной и образованной буржуазии, свободной от влияния как светских партий (коммунистов, националистов и др.), так и традиционных братств. Отношения с Саудовской Аравией поддерживались не только через посредство ИНФ (Исламского национального фронта), но также и Африканского исламского центра. Последний щедро финансировался странами Залива, а с 1979 года его возглавлял один из членов партии, задача которого заключалась в подготовке проповедников и молодой элиты из франко- и англоязычных стран Африки, элиты, исповедовавшей салафитскую трактовку ислама и достаточно подкованной, чтобы вести борьбу с христианскими миссионерами и подрывать влияние религиозных братств. [195]

Последние восемь лет существования режима Нимейри были отмечены ростом влияния соратников Тураби. Им была предоставлена полная свобода действий по проникновению в государственные структуры при единственном условии — не ставить под сомнение законность власти диктатора. Последний видел в исламизации возможность осуществления жесткого контроля над народными массами, уставшими от коррупции и бездействия властей, а также вероятность перенесения социальных конфликтов на религиозную почву. С этой целью в сентябре 1983 года был издан декрет о введении шариата: ворам стали отрубать руки, неверных супругов забивать камнями, наложен запрет на алкоголь и всячески поощрялась исламизация банковской системы. В январе 1985 года Махмуд Мухаммад Таха, интеллектуал, пытавшийся переосмыслить некоторые догмы ислама, был публично повешен. [196] В марте Нимейри, обеспокоенный возросшим влиянием Тураби и его соратников, прозванных им «Дьявольскими братьями», упрятал их в тюрьму, но ненадолго: уже в следующем месяце диктатура пала.

За четыре года демократической «паузы» между падением Нимейри и июньским путчем 1989 года суданское исламистское движение упрочило свои позиции. В 1985 году был создан Исламский национальный фронт, который на парламентских выборах в апреле 1986 года получил 51 депутатское кресло; в частности, ему досталось 21 из 28 мест, зарезервированных за «людьми с дипломами». По сравнению с выборами 1965 года движение добилось явных успехов в борьбе за голоса представителей образованных средних классов, хотя, если говорить об обществе в целом, это движение не смогло — в отличие от его алжирского аналога — проникнуть в толщу народных масс. В то же время эти годы были использованы исламистами для просачивания в военную верхушку (чего не удалось сделать алжирским исламистам): ИНФ дал ей идеологическое обоснование войны, которую армия вела против анимистов и христиан на юге страны и которая стала именоваться джихадом. Но неудачный ход войны заставил правительство вступить в переговоры с повстанцами-южанами, а 30 июня 1989 года ему пришлось приостановить действие исламских законов в качестве предварительного условия для достижения национального примирения [197]_.

Переворот, осуществленный в тот же день генералом Омаром аль-Баширом при поддержке офицеров-исламистов, [198] сорвал этот план действий. Вскоре после путча выяснилось, что Тураби, несмотря на свое нахождение в течение некоторого времени — наряду с другими политическими лидерами — под домашним арестом, был «серым кардиналом» нового режима. Как и в 1977 году в Пакистане, когда генерал Зия-уль-Хак сверг Али Бхутто, а затем провозгласил «исламское государство» по рецептам Маудуди, так и в Судане интеллектуалы-исламисты и вдохновленная ими набожная буржуазия пришли к власти, не имея поддержки широких народных масс. В обоих случаях часть военной верхушки приняла идеологию исламистов, обеспечив победу движению, не прибегая при этом к помощи бедной городской молодежи, социальные требования и претензии которой были всегда чреваты неконтролируемыми потрясениями сложившегося порядка. Легкость, с какой исламистской идеологии удалось проникнуть в генштабы обеих стран, объяснялась тем, что и пакистанская «Джамаат-и ислами», и суданский ИНФ дали религиозное оправдание войнам, которые армия вела без особого успеха, в первом случае — против отделения Бангладеш в 1971 году, во втором — против анимистов и христиан юга Судана. Наконец, установление исламистской военной диктатуры в первые годы сопровождалось безжалостным подавлением секуляризованных средних классов, символом которого в Пакистане стала казнь Али Бхутто в 1979 году. В Судане, где политические нравы традиционно были мягкими, а браки и межплеменные союзы между правящими элитами обеспечивали защиту опальных фигур, режим, пришедший к власти в 1989 году продемонстрировал невиданную жестокость. Чистки и казни затронули прежде всего офицерский корпус, тогда как гражданские и военные чиновники направлялись на «перевоспитание» с целью заставить их принять исламистское мировоззрение. Пытки арестованных, которых доставляли в «дома-призраки» («ghosthouses») — навиллы служб безопасности, стали обычной практикой, осуждавшейся международными организациями, [199] но масштабы которой Тураби старался преуменьшить, относя разговоры об этом на счет «крайней чувствительности суданцев». [200] Ассоциации, партии и независимые газеты были запрещены, а их руководители брошены в тюрьмы.

«Революционная» жестокость первых лет существования режима позволила ИНФ полностью взять в свои руки контроль над государством путем назначения своих людей, представителей исламистской интеллигенции и набожных средних классов, во все властные структуры. [201] Цель этой жестокости заключалась в том, чтобы покончить с засилием традиционных господствовавших групп — представителей крупных политических партий, связанных с братствами, — и заменить их новой «современной» элитой. В то же время режим с еще большей жестокостью подавлял интеллигенцию и неисламистов из числа представителей средних классов — вынуждая многих из них бежать из страны, — лишь бы не допустить их превращения в альтернативу существующей власти. Наконец, ИНФ пытался компенсировать свою недостаточную непопулярность в народе, покровительствуя фаллата — этнической группе, пришедшей из Западной Африки, чье чужеродное происхождение ставило ее в маргинальное положение. [202] В этой группе ИНФ смог найти преданную клиентуру, готовую выполнять для него самую «черную» работу, тем паче что она была обязана ему своим возвышением и боялась его потерять в случае смены власти.